Максимилиан Маркс - Записки старика

В тот же вечер священник сообщил заседателю в разговоре обо всем, касающемся волхвитки. Прислали за мною, и я со всею подробностью рассказал о посещении меня Арлапа с Тютею, который с тех пор всячески избегал свидания со мною, не решаясь даже лично явиться ко мне с требованием платы за квартиру. Привели и девочку Федькину. Удивительно бойко и твердо отвечала она на все вопросы, ей предложенные, подтверждала свое превращение в собаку с такими подробностями, что в искренности ее слов трудно было даже усомниться. Особенно замечательно по поэтическому творчеству описание борьбы ее с непреодолимым желанием ходить на четвереньках, которое ей внушала ржавшая кобылою волхвитка.

– Стала я на руки, и тут-то увидела, что у меня собачьи лапы. Подняла я лапу, повернула к себе ладонью и смотрю – опять рука, поставлю на землю – однако, лапа. Хотела провести рукою по лицу – рука рукою, но у меня уже не лицо, а собачья морда. Хотела крикнуть – и залаяла!

С каким восторгом переводили бы эту метаморфозу почтеннейшие классики, ежели бы она была изложена в звучных овидиевых гекзаметрах! Сколько силы и простоты нашли бы они в каждом латинском слове! Сколько комментариев настряпали бы они для объяснения идеи, переданной этими словами, и сколько переливать из пустого в порожнее сделали бы для исследования того миросозерцания, в котором находился поэт в минуту овладевания им вдохновения!

С удивлением посматривал то на священника, то на меня председатель. Спокойно и как-то пытливо бросал взгляды священник на заседателя и на меня. Я не мог дать себе отчета, что это такое совершается, и, должно быть, очень глупо поглядывал как на священника и заседателя, так и на девочку. Одна она стояла бодро и смотрела на нас с каким-то самодовольством и почт торжеством.

Общее молчание продолжалось в минут пять. Священник медленно подошел к ней, погладил ее по головке и, положивши руку на ее плечо, со всевозможною мягкостью сказал ей:

– Спасибо! Ты милая и умная девочка, рассказала нам все, как следует, и рассказала как нельзя лучше. Спасибо тебе, спасибо! Только вот скажи нам. Пожалуйста, кто это тебя выучил?

– Тетушка Варвара! – быстро ответила она, глядя на нас еще самодовольнее в следствие полученных от священника похвал. Вопрос этот не был никем предвиден, и ответ на него не заучен.

На другой день в волостном правлении был зачитан приказ, чтобы за прозвание кого бы то ни было волхвом или волхвиткой, виновный был предан суду и подвергнут законному наказанию. Прошение осталось не подано.

Потерпевшие такое поражение общественники начали упрекать один другого. Каждый из них сваливал неудачу на ближнего и искреннего своего, и требовал от него возврата издержек на плату Кустову, на гербовую бумагу и на всепопойки до написания и при написании прошения. Упреки перешли в ругань, а ругань в драку, в которой, кажется, более всех пострадал мой слабый телом и духом Тютя. Он едва дополз домой с лицом, лишенным всякого подобия человеческого и более недели вылизывался от нанесенных ему ран и ушибов. Хорош был и бегемотообразный Арлап с сине-багровым пятном под правым глазом. Как официальное лицо, он должен был ежедневно являться и в правление и к барину. Но никто не спросил его, где судьба послала ему такую благодатную отметку.

Через неделю Г.И. Сорочинский уехал. Тихо и незаметно скрывалась злоба общественников на священника и на меня, пока, наконец, не выросла до пределов, не позволяющих ей оставаться тайною. Пьяные грамотеи Иван Яковлевич и Кустов раздували ее во все стороны и всеми возможными для них средствами. Смирнейший и трусливейший Тютя по их внушению отказал мне в квартире, и то не самолично, а чрез жену свою, другие же домовладельцы не пускали меня к себе. Вот тут-то счастливый случай выручил меня.

В то время был некто Малевич, полуокладной крестьянин, бывший прежде поселенец, а еще прежде гусарский штаб-ротмистр и наследник богатого имения в волынской губернии. При дележе со старшим братом своим он имел неосторожность объявить во всеуслышание, что доставшихся на его долю крестьян он сделает вольноотпущенными. Все крестьяне хотели отойти к нему и заявили об этом пред старшим братом, который сейчас же донес таковом бунте высшим властям, и просил высылки солдатов для усмирения восставших. Солдаты явились со штыками, а земская полиция с розгами. Началось следствие, потом суд, по которому несколько крестьян наказаны кнутом и сосланы в каторжные работы. Имение все досталось старшему брату, потому что младший как зачинщик бунта и нарушитель священного помещичьего права, по лишению дворянства и чинов сослан на поселение в Сибирь. В храбром и удалом гусаре не оказалось гражданской храбрости и твердого удальства, и он пал духом, одурел и превратился в какое-то полусознательное существо. В Кежме он женился на глухонемой крестьянской девушке, взял за женою избушку и корову, пахал заступом огород под капусту и яблочки (покежемски картофель), ходил на промысел за белкою, ловил рыбу, и некоторое время служил сидельцем в кабаке от одного торгующего вином жидка (разумеется, крещеного и ревностного блюстителя крестьянства). Грустно было смотреть на этого человека, особенно тому, кому судьба улыбнулась так же, как и ему, и кто сам едва не дошел до его состояния.

Как теперь помню происшествие, случившееся со мною вскоре по прибытии в Кежму. Туда же для перемещения в другую какую-то волость был вызван из соседственной деревни один доктор из поляков, сосланных сюда в 1864 г. Он навестил меня и даже на одни сутки (на другой день его отправили в Енисейск) поселился у меня. Мы напились чайку (разумеется, кирпичного) и улеглись на скамьях от нечего делать. Молчал доктор, молчал и я. И об чем нам было говорить? Об прошедшем – оно невозвратимо, об настоящем – оно тягостно, о будущем – оно темно и безотрадно. Долго молчали мы оба и лежали почти неподвижно, как вдруг я вспомнил одно явление, поражавшее меня уже неоднократно, в котором не мог дать себе никакого отчета и обратился с вопросом:

– Скажите, пожалуйста, доктор, что это со мною делается и даже довольно часто, что я сижу или лежу, не сплю и в то же время ни о чем не думаю? Возможно ли, чтобы при полном действии всех чувств, без эфира, хлороформа, алкоголя, опия или гашиша, получаемые впечатления не отразились каким-нибудь процессом мозговой деятельности, каким-нибудь рефлексом, какой-нибудь мыслью? Но я сознаю, что я не думаю, и спрашиваю сам себя: что ж это такое, в голове у меня нет ни одной мысли.

– Да, это случается и со мною, – пробормотал он, не трогаясь с места.

– Верю, что и с вами это случается, верю, что может, что должно даже случаться с вами, но я обращаюсь к вам как к медику. Объясните мне, ежели можете, это физиологическипато-логический факт.