Максимилиан Маркс - Записки старика

Купечество коренное местное полу-, а иногда и совсем безграмотное, отличалось тогда самообожанием, произведенным в громкий чин патриотизма. Оно или ничего не читало, или читало официально обязательные Московские Ведомости, и только под диктовку М.Н. Каткова могло и думать, и чувствовать. Замкнутость и отчужденность были основными элементами всей их жизни. Крупнейшие из них, занявшись золотопромышленностью, разумеется, старались подражать европейским коллегам, но это было настоящее обезьянничанье с наружными приемами цивилизации, утрированной до смешного. До открытия золотопромышленности купечество енисейское, при всей патриархальности своего быта, много однако же, хотя косвенным образом, способствовало к благосостоянию страны. Тут особенно памятны два семейства: Кобычева и Калашниковы. Первый, будучи головою города, пожертвовал чуть ли не всем своим имуществом, спасая Туруханский край от нашествия петербургского квартального. Вторые же в 1834 году перенесли 8 ульев пчел в деревню Озерную, а через 2 года имели уже 72 улья. В 1837 года скопцы (сосланные солдаты кавалергардского полка) 10 ульев отсюда перенесли в свою колонию Искуп, а оттуда пчеловодство распространилось по Енисею за Туруханск даже. Зато были и другие впрямь противоположные направления. Селиванов, например, обдирал трупы бедных остяков, павших от оспы и тифа, а оставшихся в живых заставлял ставить пред собою зажжённые восковые свечи, им же продаваемые, и молиться ему, как угоднику божию. Теперь все эти крайности затерлись. Нивелировка цивилизации, хотя туго и не всегда удачно, сравнивает все эти шероховатости.

Ссыльных поляков было в Енисейске около сотни. Некоторые из них, особенно врачи и ремесленники, устраивались безбедно. Много служило в тайге и в городских конторах европейских золотопромышленников. Купечество, считая легендарную интригу, проповедуемую Катковым, за евангельскую истину, не допускало их к своим интересам. Многие импровизировались в садовники, огородники, в учителей музыки и танцования. Вся педагогия тогда состояла из трех самых жалких учителей уездного училища и из двух учительниц женского приюта, а потребность грамотности и еще более чего-то сверх нее была уже очень ощутительна. И вот многие, несмотря на правительственные запрещения, занялись преподаванием уроков. Строжайшие законы с угрозами строжайших наказаний, бессильны пред необходимостью. Заклятый формалист губернатор Замятнин, когда ему доложили о преподавании уроков по домам поляками, сказал только: «Об этом говорить не следует», а гражданский офицер Яшин одному отцу семейства, спрашивавшего у него совета по этому предмету, категорически ответил: «Вашим детям нужно учиться, а им нужно есть. Вот и все, что могу вам сказать». Были здесь и две польки: Рожнецкая (в платье которой бежал из Колымажного двора Домбровский) и Белуцкая. Обе они занялись огородничеством: первая в городе, а вторая в соседственном каменском заводе, из которого и теперь жители города исключительно почти снабжаются овощами. Впоследствии открылся и модный магазин «Варшавский», но он существовал недолго и расстроился по непониманию коммерческих оборотов членами-вкладчиками. Многие поляки здесь поженились и обзавелись семействами. Во всяком случае бесспорно то, что им Енисейск во многом обязан благодарностью. Первые они не только обули ножки здешних красавиц в варшавские ботинки, но пропагандою и примером поставили самих их на европейском пьедестале, выведши из удушливого терема родителей, и внушивши им чувство собственного достоинства.

Все это однако же не без исключений. Порядочное число или изменилось к худшему, или твердо отстаивало свои прежние недостатки. Ко мне явился московский футур, бывший член общества трезвости, пьяный до неустойчивости на ногах. Когда я стал приводить ему на память прежнюю его трезвую и светлую жизнь, он, вздохнувши, мог только ответить: «Эх, что же делать, когда здесь климат таков». Он служил в золотопромышленной конторе, и управляющий конторою не мог достаточно восхвалить его.

– Трудно найти человека дельнее и трудолюбивее, но дать ему жалованья побольше нельзя. Во-первых, потому, что ему нужно непременно утром отпустить косушку спирту, которую он выпьет, не разводя водою, а во-вторых, что и при малом жалованьи, дня 3 или 4 по получении его, он никуда не годится. Пропьет все, и тогда дело у него кипит в руках.

Бывший член общества трезвости уехал потом в Минусинск, и больше я не слышал об нем. Должно быть, представился в невменяемом виде.

Другой, одаренный даже недюжинным поэтическим талантом, утонул в Енисее, желая доказать стоявшим на берегу истину пословицы «пьяному море по колено».

На улице встретил я сапожника, одного из лучших по своему мастерству. Он выходил из кабака и плотно прижимал к груди штоф с водкою, напевая:

(Я родился от польки, с ее груди высосал быть отечеству верным, а любовнице постоянным).

И стыдно, и жалко, и отвратительно!

Это неустоявшие, падшие и погибшие существа, а вот и l`esprit fort [361] Вольнодумец (франц.). .

Некто Валевский с претензиями на графское звание, гордившийся тем, что известная в Европе Леония ему сродни, бывший помещиком, щеголявший знанием французского языка, и писавший даже письма к жене французскими стихами, заявлял постоянно, что он ни за какие деньги не продаст труд свой кому-нибудь ниже себя. Уехал он из Енисейска прежде в Красноярск, потом куда-то далее, выше себя не нашел никого, и умер в какой-то деревушке с голоду. И это после курса лечения у Муравьева и Берга?

А во теще образчик.

Один ссыльный канцелярист какого-то, должно быть, нижнего земского суда, пользуясь глупостью старухи жены управляющего прииском, бывшей до замужества, увы, гувернанткою, соблазнил ее, а та, для милого дружка, чтобы получше угостить его, и самой для него же поэффектнее принарядиться и подмалеваться, разорила своего мужа окончательно. Он потерял и место, и здоровье, и остался с супругою своею без куска хлеба. «Глупо сделали и бесчестно вдобавок», – сказал я молодому человеку при разговоре об этом подвиге.

– Чем же я виноват, trafiіem do jej przekonania (я попал в ее убеждение).

– Прекрасно, что вы попали в убеждение, но какие последствия? Они разорились, а вы не пробрели тоже ни нравственного, ни материального блага.

– Lecz maleparta zawsze idzie do czarta (Но худо нажитое всегда идет к черту), – было ответом.

Я не нашел возражений для дальнейшего разговора.

В городе было немногим более 7000 жителей. Каменных построек, кроме 8 церквей (2 монастыря и две кладбищенские), как казенных, так и общественных, и частных, считалось 23. Прочие все дома были деревянные, и за исключение 4-х или 5, престранной архитектуры. Окна большею частью были не стеклянные, а слюдяные, с железными рамами, и готовые привозились по Ангаре и Енисею. По ним-то строились дома с двумя, тремя, четырьмя окнами в фасаде на улицу. Привозные окна были двух сортов: привозные и половинчатые. Половинчатые были не более 10 вершков в вышину, и назначались, собственно, для нижних подвальных этажей, наполовину углубленных в землю. Но это не мешало их употреблять и в высших этажах, иногда рядом с целыми. Непривычный глаз встречал на каждом шагу одно только безобразие, но жители и новые дома строили по образцу прежних: «было бы тепло да уютно, про красоту и слушать не хотим» – было ответом на даваемые им советы. Далее от центра города встречались в окнах и брюшина вместо слюды, а кое-где и бумага, пропитанная рыбьим жиром. Тундристая почва покрывала стоящие на ней постройки. Кровли только на каменных домах были железные. На улицах грязь непролазная, и даже среди лета во многих местах стояли отвратительно вонючие лужи. Нынешний Енисейск в сравнении с тогдашним – красавец.