Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

6 миллионов замученных, по нашим масштабам, немного. Но немцев было не 200 миллионов, а всего 70.

Эту вставную новеллу можно продолжать до бесконечности. Повторяю: сходства в тоталитарных режимах всегда выше крыши.

Но следить за перипетиями «прохождения» рукописи, мне кажется, тоже не безынтересно.

Ведь тут как раз против «Нового мира» и против нас, авторов, действовала партийно-бюрократическая система, созданная после революции 1917 года. В нее были встроены тысячи и тысячи людей — кто подобрее, кто позлее, кто догматик, а кто уже давно все понял… Но система на то и система, что она работает как единый механизм («…нас тьмы и тьмы, попробуйте, сразитесь с нами»)…

Итак, Марьямов сократил рукопись, и этот вариант послали в набор. Набрали. Мы прочли корректуру. И параллельно ее отправили цензорам, то есть в Главлит.

Все это мы скорее предполагали, нежели знали, хотя теребили всех знакомых новомирцев. Основания для волнений у нас, безусловно, были.

Ради публикации в «Новом мире» мы придерживали уже давно набранную рукопись в «Политиздате»… А вдруг «Новый мир» не захочет рисковать? Что лучше: журавль в небе (журнал) или синица в руке («Политиздат»)? Помню, что однажды на мой вопрос: «Что нового с „Гитлером“?» — Лакшин по телефону меня здорово отчитал. Я страшно обиделась: со мной так никогда не разговаривали.

Но вот однажды нам позвонили и сказали, что «Гитлер» набран и послан в Главлит. Скоро пришла еще более ошеломляющая новость: «Преступник номер 1» прошел цензуру, залитован.

Виза Главлита! Широкий прямоугольник и, кажется, внутри подпись цензора — предел мечтаний и желаний каждого автора «Нового мира».

Радость наша не была омрачена даже тем, что мужу, видимо, предстояло распроститься с партийным билетом. По опыту Некрича мы знали, что и после выхода крамольной книги в свет ее можно запретить, разгромить, а автора преследовать.

По-моему, не только мы, но и «Политиздат» закусил удила. Они там явно возликовали. Теперь наша задача была торопить издательство, дабы между выходом в свет журнала и книги был как можно меньший временной зазор, промежуток. И мы торопили… Как вдруг…

Да, чудес на свете не бывает! Не помню, каким образом, но мы узнали, что уже завизированную цензурой (залитованную) книгу запретили. Запретил зам. зав. отделом культуры ЦК Альберт Беляев.

В старых справочниках Союза писателей за 1970 и 1986 годы нашла этого Альберта. Там написано: «Беляев Альберт Андреевич, прозаик, литературовед». Стало быть, старый член Союза писателей. «Прекрасен наш союз, он, как душа, неразделим и вечен»…

Помню, у нас в доме, да и повсюду в Москве, какие-то дурацкие разговоры о разных отделах ЦК. Скорее, о разных подъездах… Агитпроп — отдел пропаганды помещался, очевидно, в четвертом подъезде гигантского здания ЦК на Старой площади, а международный отдел — в шестом подъезде. Может, и наоборот. Считалось, что «шестой» подъезд более прогрессивный, нежели «четвертый».

Мысль о том, чтобы попытаться апеллировать к международному отделу, бродила и у нас, и у наших друзей. Но, как выяснилось потом, с «Новым миром» Твардовского и с нами лично дружно боролись два цэковских отдела: отдел культуры и отдел пропаганды. Отдел культуры представляли и зам. зав. отдела Беляев, и сам зав. Шауро — главный цэковский культуртрегер. От агитпропа действовали некий Кириченко и его начальник Степаков. Над ними был сам Демичев, секретарь ЦК, а за спиной Демичева маячила зловещая тень первого идеолога партии Суслова, пережившего и Сталина, и Хрущева. Засуетился и Союз писателей во главе с Марковым и Воронковым. Эти, видимо, боялись, что с них взыщут за непокорного Твардовского…

Но все это я, конечно, узнала позже из «Новомирского дневника» Алексея Кондратовича… Мы же тогда просто поняли, что книге каюк… Запретили в журнале, а стало быть, и «Политиздат» рассыплет набор.

Из дневника Кондратовича видна наша история, так сказать, изнутри, как один из эпизодов изнурительной, мучительной, отчаянной борьбы «Нового мира» Твардовского и его верных союзников — членов редколлегии — с гигантским партийным и государственным аппаратом.

Мне кажется, Кондратовича можно пересказывать и цитировать без всяких комментариев. Цитирую запись от 14 июня 1968 года. Обратим внимание: речь идет о майском номере, а на дворе уже июнь.

Кондратович рассказывает приехавшему из Италии Александру Трифоновичу (он участвовал в заседании КОМЕС — международной культурной организации) о том, что пятый номер журнала застрял в ЦК.

Сперва запретили статью о Лаврове. Якобы противник Маркса Вырубов высказывается бледнее, нежели сторонник Маркса — Лавров. А в статье о Великой французской революции показана эта революция не так, как хочется цэковским работникам.

«Дальше — больше. Мельников и Черная. Работа о Гитлере, — пишет Кондратович. — Беляев: „Написано так, что возникает много аналогий с нашей партией“. Я хотел сказать, но сдержался, и, наверное, зря, надо было сказать: в каком мозгу возникают такие аналогии (хотя, конечно, аналогии есть, и сколько угодно). Но демагогам полезно высказывать такие прямые и пугающие мысли: так что же, вы видите сравнение и аналогию между фашистской и нашей партией?

Но я не сказал, а он начал показывать, какие это места. Уйма. Всюду аналогии. И он, видимо, сам не понимает, что все это значит».

Дальше запись от того же числа:

«В кабинете А. Т. (Твардовского. — Л. Ч. ) собрались все. Зашла речь об аналогиях. „Ах, они аналогий испугались. — Усмехнулся: — Еще бы, эти аналогии, конечно, есть“. После ухода А. Т. (Твардовского. — Л. Ч. ) мы долго еще размышляли. Момент острейшего кризиса — это ясно всем. Но Володя (Лакшин. — Л. Ч. ) точно заметил, что перемену направления они выбрали все же неумно: снимают работу… против Гитлера, антифашистскую по своей сущности. Это плацдарм, на котором можно воевать…»

И далее у Кондратовича уже другим шрифтом позднейшие размышления: «Это начало истории уникального номера журнала, который вышел с гигантским опозданием — в три с лишним месяца — и имел, вместо 18, 13 печатных листов. На пять листов меньше. Не знаю, был ли второй такой случай в истории советской печати».

17 июня 1968 года. Доведенная до отчаяния редакция составляет письма Брежневу, в ЦК, в секретариат Союза писателей.

«Где-то между перепечатками (писем. — Л. Ч. ), — я в них уже запутался, — было решено позвонить Беляеву и сообщить о нашем решении. Это был любопытный разговор. А. Т. спросил его: „Не переменили ли вы решение относительно снятых материалов?“ Тот ответил „нет“. Тогда А. Т. начал ему говорить в соответствии с уже написанным письмом и развивая его, что он не понимает, как может возникнуть сравнение между фашистской историей и нашей действительностью. Он этого просто не понимает, это никак не укладывается в его сознании.