Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Разгром литературы последние восемь лет жизни Сталина, о котором речь шла выше, тоже самым непосредственным образом сказался на зрелищах — не в последнюю очередь на театре. Ведь одновременно с постановлением о ленинградских литературных журналах вышло постановление о театральном репертуаре.

По-моему, если литературу Сталин в последние годы жизни убивал, то театр он добивал.

Началось это еще до 1930-х. В преддверии этих событий великий актер Второго МХАТа Михаил Чехов, племянник А. Чехова, в 1928-м покинул Россию [14] Интересно, что о нем в СССР никто никогда не вспоминал. Зато непрерывно вспоминали о его красавице- жене, которая, разведясь с Михаилом Чеховым, замечательно жила при нацистах. Как известно, фюрер ценил женскую красоту как своего рода рекламу. Наша пропаганда сделала из Ольги Чеховой чуть ли не «подпольщицу»-антифашистку. Однако ни один из западных историков, изучавших движение Сопротивления, о сей красотке вообще не упоминает. . В середине 1930-х, во время Большого террора, был закрыт и сам замечательный Второй МХАТ. В те же страшные годы погиб в энкавэдэшных застенках известный всему миру режиссер Всеволод Мейерхольд. Был уничтожен и его новаторский театр.

Между прочим, гибель этого театра новая советская интеллигенция встретила злорадным хихиканьем и анекдотами.

Наконец, в 1950-х был закрыт и Камерный театр режиссера Александра Таирова и его жены актрисы Алисы Коонен. И тут я со стыдом вспоминаю, что и мы, ифлийцы, уже в предвоенные годы громко критиковали, кажется, одну из последних постановок Таирова «Мадам Бовари». А честнейший поэт Ваншенкин вспоминал, что сразу после войны студентов Литературного института бесплатно водили в Камерный, так как публика будто бы не желала посещать этот прекрасный театр.

Театральный разгром закончился уже полным криминалом — убийством большого актера и режиссера Соломона Михоэлса, которое показало, что Сталин и его карательные органы после войны ничем не брезговали. Михоэлса энкавэдэшники заманили в Минск, а когда он возвращался поздно вечером из гостей в гостиницу и шел по тихой улице, переехали грузовиком (по другой версии, убили, выбросили труп на дорогу и переехали его — как бы Михоэлса сбила машина). После публичных торжественных похорон в Москве в Минск был послан следователь, гэбэшник Шейнин. Но и он, якобы, не сумел обнаружить виновных. Тогда же арестовали и друга Михоэлса, прекрасного актера Госета (Государственного еврейского театра) Зускина. Его вытащили из постели прямо на Лубянку (видимо, Зускин лечился сном, что в 1950-е широко практиковалось), где он и погиб. Замечательный театр закрыли. Если не ошибаюсь, это произошло в 1949 году.

Теперь догадываюсь, что уголовщину, таинственные убийства тоже можно отнести к разряду зрелищ, которые будоражат воображение шариковых.

Рассказ о театрах будет неполным, если не сказать, что два других особо важных для русской культуры театра — Вахтангова и МХАТ — Сталин и его присные, что называется, задушили в своих объятьях.

Театр Вахтангова, бывшая Третья студия Художественного театра, начал блестяще. В его репертуаре были и Стриндберг, и Гамсун, и Карл Гоцци. Знаковой для этого экспериментального театра стала искрометно веселая и даже озорная комедия Гоцци «Принцесса Турандот», высмеивающая фальшь, лицемерие и прочие дворцовые пороки. Но душа и основатель этого театра Вахтангов в 1922 году скончался, и новаторский дух театра постепенно угасал — помню разговоры о необычной постановке шекспировского «Гамлета» в конце 1920-х, но на этом все и закончилось. Театр Вахтангова после войны, несмотря на замечательных актеров, стал, по-моему, до ужаса неинтересным. (К счастью, от него в начале 1960-х отпочковался Юрий Любимов и молодые актеры, основавшие Театр на Таганке.)

Тихо почил в бозе и великий МХАТ Станиславского и Немировича-Данченко. При этом помню, что книгу Станиславского «Моя жизнь в искусстве» да и так называемую «Систему Станиславского» мы, ифлийцы, учили чуть ли не наизусть. А молодежь ходила на все новые спектакли МХАТа, выстояв ночь за билетами. Но в глубине души мы уже догадывались, что и с этим театром что-то не в порядке.

Все кончилось тем, что в театре, где на занавесе изображена чеховская чайка, поставили пьесу Сурова «Зеленая улица»…

Теперь понимаю, что центр тяжести в искусстве все больше смещался от камерных представлений к массовым зрелищам, от драм и комедий к балету, опере — и далее к балагану, массовым игрищам, физкультурным парадам, выступлениям танцевальных ансамблей и т. д. и т. п.

В 1944 году Галина Уланова переехала из Ленинграда в Москву, в Большой театр, где начался ее звездный путь. Сталинские премии она получала и в 1946, и в 1947, и в 1950-х. Поистине в эти годы Уланова стала «наше все». Как пел Юрий Визбор: «…А что касается балета, мы впереди планеты всей».

Соревноваться со спектаклями Большого могли только еще более парадные, помпезные и пафосные зрелища — такие, как выступления военного ансамбля песни и пляски под руководством Александрова (возглавившего его в 1946-м), или концерты ансамбля народного танца Игоря Моисеева (Игорь Моисеев получил при жизни Сталина, как и Уланова, три Сталинских премии), или пляски хореографического ансамбля «Березка» (основанного Надеждой Надеждиной). Надо сказать, что и Александров, и Надеждина, и тем паче Игорь Моисеев были фантастически талантливые люди. Их искусство и поражало, и завораживало. Но так же, видимо, завораживали немцев и фильмы нацистки Лени Риффеншталь. Тем не менее, когда я прочла, что Лени Риффеншталь, пусть уже старуху, приветствовали в Петербурге, я решила, что петербуржцы сошли с ума: город, как никакой другой, разрушенный и убитый преступниками-нацистами, не должен был восхищаться преступницей-нацисткой! Искусство Риффеншталь, созданное во славу Гитлера, — это, по-моему, уже не искусство, а его профанация.

По своему образованию и даже мироощущению я марксистка до мозга костей. Для меня театр, книги, живопись, музыка — всего-навсего надстройка.

Основное — базис. Однако и с базисом в последние восемь лет жизни Сталина происходили странные метаморфозы. Если до войны, в 1930-е, годы пятилеток, власть еще сочиняла какие-то, пусть завышенные или даже заведомо невыполнимые, планы и проекты, а потом сообщала, что они выполнены или даже перевыполнены, то после войны ни о каких даже самых нереальных наметках, планах и проектах речь вообще не шла. Все стало каким-то фейковым, переместилось в область фантастики и даже иррационального.

Если 1930-е были как-никак годами ИТР — инженерно-технической интеллигенции, хоть и не самой компетентной ее части, но все же людей с вузовскими дипломами, — то время между концом войны и смертью Сталина превратилось в годы шарлатанов, фокусников и сочинителей фейков.