Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Слава богу, наш с мужем старый друг Сергей Иванов пришел к нам в гости и объяснил, что к чему, то есть объяснил, что наш Вождь и Учитель в науке о языке — полный профан и порет явную чушь. Сергей был по натуре человек, скорее сервильный, а главное, очень неразговорчивый. Но тут он не пожалел слов. Дело в том, что Сережа — как и я, ифлиец — собирался стать лингвистом. Только тяжелое ранение под Сталинградом и трудные послевоенные времена помешали ему учиться дальше, чтобы осуществить свое намерение. Но верность профессии осталась… Думаю, что все остальные доучившиеся и недоучившиеся лингвисты подписались бы под каждым Сережиным словом. Не удивляет меня и то, что публично никто не посмел сказать правды. Поражает другое…

Вот заглянула я в интернет, и там — уже 70 лет спустя после исторической брошюры Сталина — много говорится о заблуждениях Марра, подчеркиваются его ложные положения и ошибки. Рассказывается также о гонениях, которые претерпели от марровцев последователи индоевропейской теории, и о прочих несправедливостях, связанных с академиком Марром…

На мой взгляд, развенчивать Марра сейчас не столь необходимо, сколь важно показывать наглость Сталина, провозглашенного пропагандой СССР корифеем всех наук. Ведь от невежества и некомпетентности Сталина люди пострадали неизмеримо больше, чем от завиральных идей Марра… Но не тут-то было — персона Сталина у нас неприкосновенна до сих пор!

И это уже не трагифарс, а трагедия!

Но моя тема не интернет, а далекие сталинские времена, когда фарс присутствовал постоянно.

В главном, так называемом отчетном, докладе на XIX съезде партии, последнем при жизни Сталина, порученном Маленкову, очень много говорилось… о литературе. Однако, пока Георгий Максимилианович заливался соловьем, некоторые особо вредные интеллигенты вытащили из каких-то своих домашних загашников советскую Литературную энциклопедию 1930-х и обнаружили, что докладчик слово в слово повторяет размещенную там статью. Симптоматично, что эта самая Энциклопедия была запрещена и предана анафеме, а ее авторы расстреляны как враги народа — но именно их цитировал Маленков…

Потеха!

Но, пожалуй, еще смешнее, что фейковое поветрие затронуло не только таких высокопоставленных особ, как Маленков и его референты (не верится, что сам Георгий Максимилианович полез в запрещенную Литературную энциклопедию), но и рядовых граждан Страны Советов.

Так, муж моей ифлийской подруги Раи О. уверял, что через год-два хлеб в СССР Сталин сделает бесплатным — сколько хочешь, столько и бери с прилавка.

А муж другой хорошей моей знакомой — между прочим член-корреспондент Академии педагогических наук — прогнозировал, что тогда же, когда появится бесплатный хлеб, вся без исключения молодежь, даже парни и девушки в самых глухих деревнях, будут оканчивать десятилетку в обязательном порядке.

Масса «смешного» происходило и, так сказать, непосредственно в писательских рядах. Новые «инженеры человеческих душ» выясняли отношения не так, как старые — скажем, как Белинский с Гоголем, не с помощью писем, полемических статей и тому подобного, — а совсем иначе. К примеру, драматург Суров… отдубасил прозаика Бубеннова.

«Смешные» казусы случались также на ниве высокой социалистической морали. К примеру, один из тогдашних идеологов партии Александров открыл вместе с профессором Еголиным, бывшим деканом литературного факультета ИФЛИ, публичный дом для руководителей высшего звена…

Очень много «веселого» наблюдали и рядовые граждане. Борясь с проникновением иностранщины не только в науку и идеологию, но и в повседневную жизнь людей, партийные чинуши ринулись все переименовывать на русский лад. Дошло дело и до еды, так сказать, до хлеба насущного. Приведу примеры: французскую булку было велено называть городской, салат оливье — столичным, бефстроганов — мясом по-строгановски, котлеты деволяй переименовали в котлеты по-киевски, консоме — в куриный бульон, пудинги — в запеканки, профитроли — в шарики из заварного теста с начинкой, круассаны — в рогалики. Прованскому маслу дважды меняли название: сперва оно стало просто растительным, а потом его переименовали в оливковое. Жульены стали называть грибами в кокотницах, сыр камамбер стал закусочным, а турецкие хлебцы — просто хлебцами печеными.

Обхохочешься, особенно, если вспомнить, что в романе Льва Толстого «Анна Каренина» барин Стива Облонский, заказывая в ресторане обед для себя и для своего гостя Левина, называл все кушанья по-русски, а лакей-официант повторял эти названия по-французски. Выходит, что аристократ Облонский был патриотом, а человек из народа, лакей, — западником. Чудеса!

Помню еще, что ленинградское кафе «Норд» сменило название на «Север». Помню также, что лозунги перед самой смертью Сталина переименовали в призывы и, как писал Эренбург, «одна газета утверждала, что дворцы Версаля — подражание дворцам, построенным Петром Великим».

В воздухе все время, как говорится, пахло керосином. Нутром чувствовалось, что Сталин опять задумал уж совсем нечто грандиозное — нечто, подобное поджогу Рейхстага нацистами в 1933 году или даже Варфоломеевской ночи (в 1572 году правоверные французские католики поставили кресты на домах, где жили отступники от «истинной веры» — гугеноты, — чтобы ночью их всех поубивать).

У Сталина речь шла, очевидно, не об инаковерующих и не об инакомыслящих. Считалось, что всех инакомыслящих энкавэдэшники уничтожили уже в 1930-е, в годы Большого террора. Речь шла о целом народе, правда, о малом — о евреях.

Некоторые малые народы уже пали жертвой Сталина — их депортировали, то есть нагими и босыми выгнали из жилищ и отправили в труднодоступные, необжитые районы на неслыханные лишения и гибель. Я говорю о чеченцах, крымских татарах, ингушах, карачаевцах, калмыках, балкарцах, турках-месхетинцах…

Но, во-первых, никто из этих народов не был так ассимилирован, как евреи. За тридцать лет со времени Октябрьской революции создалось множество смешанных браков, подросли рожденные в них дети. Во-вторых, Ленин и сотоварищи объявили антисемитизм и притеснения евреев в царской России вопиющим злом, боролись с антисемитизмом, искореняли его — а от Ленина еще никто не отрекся: мы по-прежнему жили под знаменем Ленина — Сталина. И, в-третьих, весь мир как раз в ту пору возмущался Холокостом — истреблением шести миллионов евреев в нацистской Германии. Холокост и нацизм воспринимались в одной связке.

Исходя из всего этого еврейские, а также многие русские интеллигенты, как «глупый пингвин, робко пряча тело жирное в утесах» (это я цитирую «Песнь о буревестнике», сочиненную первым пролетарским писателем Максимом Горьким), все еще не верили или делали вид, что не верят, будто наш Вождь и Учитель решился на новый Холокост.