Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Пишет всю войну в Москве и «красный граф» Алексей Толстой. А он на семь лет старше Пастернанка…

Пишут и работают и все другие советские литераторы, и совсем не такие уж юные. А молодые поэты и прозаики работают в качестве военных корреспондентов и во фронтовых, и в армейских газетах.

Даже когда молодость прошла, Пастернак не потерял дара влюбляться, любить и покорять женские сердца. Вспомним, безусловно, незаурядную Ивинскую, любимую поэтом и без памяти влюбленную в него — какой красивый роман!..

И наконец, обратимся к финалу жизни Пастернака. Он получил Нобелевскую премию за «Доктора Живаго»… Лев Толстой не получал «Нобеля», Чехов не получал — а Пастернак получил… Заставили отказаться? Прискорбно… Но все равно мир знает: Пастернак — лауреат Нобелевской премии…

Не буду дальше пересказывать биографию поэта…

Подчеркну только, что Пастернак принадлежал к поколению, о котором Блок написал: «Мы дети страшных лет России».

Поэт Пастернак сумел быть в ладу со страшными российскими временами.

В 1934 году по дороге в Колонный зал Дома Союзов, где проходил Первый съезд советских писателей (задумка Горького), Пастернак говорит Корнею Ивановичу Чуковскому о том, как он восхищен Сталиным … Долго говорит, со свойственными многим поэтам гиперболами и языковыми красотами… Даже стихи он во славу Сталина писал в те же 1930-е.

И это в преддверии неслыханных массовых казней… в преддверии Большого террора и уже после того, как Сталин загубил русское крестьянство, миллионы людей.

Не верите? А я даже запомнила восемь строк, несмотря на свою плохую память на стихи. Запомнила потому, что они меня просто поразили. Вот эти строки:

Тот же год. Тот же писательский съезд. И открывает его, разумеется, Максим Горький. Произносит короткую речь — сплошной пафос. Мне шестнадцать лет, я ученица 9-го класса, пламенная комсомолка, но и я чувствую фальшь горьковской речи. Мои слова о том, что Горький говорит нечто странное, что-то не то, прерывает приход учителя русской литературы — старого интеллигента. После урока он вызывает меня и встревоженно просит-приказывает никогда не комментировать горьковские слова.

А вот как красиво отреагировал Пастернак на ту же речь на Первом съезде советских писателей: рассказал об «ошеломляющем счастье того факта, что высокий поэтический язык рождается в беседе с нашей современностью, современностью людей, сорвавшихся с якорей собственности». (Цитирую по заметке в «Литературной газете» Аллы Латыниной (1994 г.).)

Но от гениального поэта Пастернака вернемся к простому советскому интеллигенту Борису Леонидовичу. По сравнению с другими интеллигентами, даже знаменитыми, он везунчик.

У Сергея Вавилова, президента Академии наук, родной брат, всем миром признанный ученый Николай Вавилов, томится в тюрьме. Там и умрет от голода. Трагична и судьба великого физика Петра Капицы, которого разлучили с его любимым другом и учителем Розерфордом и с собственной женой в Лондоне, дочерью Розерфорда. Вынудили жену приехать в Москву, бросить отца, семью, Родину.

Тысячи, десятки тысяч широко известных интеллигентов влачили в СССР жалкое существование, получали гроши за свой труд, жили в грязных перенаселенных коммуналках, боялись собственной тени. И это в лучшем случае, а в худшем — гибли в ГУЛАГе или гнили на шарашках, как Королев.

Борис Леонидович и в житейском смысле преуспевает. У него отдельная квартира в писательском доме, в Лаврушинском переулке, большая дача в Переделкине. Да и «родственники за границей», как пишут в анкетах: отец, мать, сестры, слава богу, в порядке. Из нацистской Германии переехали в Англию. Далеко не всем евреям это удалось. Стало быть, Борису Леонидовичу не надо мучиться от угрызений совести.

Даже когда Сталин после Отечественной войны делает резкий крен в политике — от Ленина возвращается к уваровской триаде «самодержавие, православие, народность» и к неизбежному при этом дремучему антисемитизму, еврей Пастернак тут же обращается к религии. Но не к вере предков — иудаизму, не к Ветхому Завету, а к Евангелию — конкретно к православию. Пишет замечательные стихи на евангельские темы. Он же всегда в ладу со временем.

В феврале 2020 года — некруглая дата — 130 лет со дня рождения Пастернака. Тем не менее ее в РФ отметили и на ТВ, и в печати.

Отметила и «Независимая газета»: поместила статью под названием «Московские улицы и дворы Бориса Пастернака». Любопытный материал. Из него мы узнаем, на каких улицах жил молодой гений и на какие улицы ходил в гости к знакомым, знаменитым и не очень известным. В большинстве случаев речь идет о дореволюционных временах, но есть и запись о непосредственно революционных годах. Не могу не выписать соответствующего отрывка…

«Поздней осенью 1917-го Борис Леонидович жил в Сивцевом Вражке, снимал комнату в доме № 12. Там он просидел самые драматические события октября и ноября. Артиллерия красных била по оплотам правительственных войск, находившихся поблизости от жилища поэта — по штабу Московского военного округа, по Александровскому училищу. Три дня Пастернак не мог выйти наружу — вокруг, даже во дворе, шла перестрелка…»

По-моему, такая позиция — желание пересидеть где-нибудь в укромном местечке опасные катаклизмы эпохи — была свойственна Пастернаку всю его жизнь.

Но пусть мне объяснят тогда поклонники поэта, как он мог описать в своем романе «Доктор Живаго» муки русского интеллигента в годы революции? Интеллигента, который всегда стремился быть в гуще событий, в самом пекле, дабы бороться, как ему казалось, за светлое будущее?

Ну а теперь насчет тернового венца на голове великого поэта.

Весь сыр-бор разгорелся вокруг романа «Доктор Живаго». Пастернак отдал его в «Новый мир», старейший и самый видный литературно-художественный журнал в СССР. Редактором «Нового мира» был тогда К. Симонов, который переживал в ту пору не самые лучшие времена своей жизни. Бывшего любимца Сталина не очень-то жаловали новые хозяева страны во главе с Хрущевым.

Ознакомившись с романом, редакция «Нового мира», очевидно, ничего особенно крамольного в нем не нашла, но ничего интересного — тоже. И на всякий случай решила «Доктора Живаго» не печатать, после чего отправила Пастернаку в высшей степени вежливое, обтекаемое письмо-отказ.

Я это письмо-отказ читала, поскольку его опубликовали в открытой печати в разгар скандала с присвоением Пастернаку Нобелевской премии.