Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Все-таки Оборотень был и Провидцем.

К сожалению, никто не в силах предугадать, сводилось ли его провидчество к одним только речам или касалось также грядущих событий.

Но все это придирки столетней старухи…

А теперь вернемся к вопросу об идеологии.

Идеологией в СССР занимались писатели — «инженеры человеческих душ», как их назвал сам Сталин.

Идея отдать идеологию пишущей братии, то есть интеллигентам, которые, как считалось испокон века, витали в эмпиреях, творили исключительно по зову сердца и души, казалась несколько странной — однако в СССР оправдала себя. Писатели, не мудрствуя лукаво, уже с 1930-х рассказывали сказочки о счастливой и зажиточной жизни советских людей. Мол, у горожан до войны даже патефоны советского производства появились — это я в газете «Правда» прочла. Чего же больше? О войне с Гитлером при Сталине помалкивали.

И основная часть продукции, в частности поэтов, в годы сталинщины, как до Отечественной войны, так и после заключалась в создании на века образа великого политика, полководца и Вождя народов. В первые дни после смерти Сталина Симонов, тогдашний первый писатель на Руси, так и высказался: мол будем сто лет скорбеть и созидать образ Вождя народов уже посмертно. Из Кремля его, правда, быстро одернули. Но он еще долго недоумевал — а ведь Симонов слыл умным человеком.

Но не буду отвлекаться. Скажу только, что и после смерти тирана писатели как огня боялись высовываться и продолжали свою сказочку про белого бычка, то есть о счастливой и богатой жизни народов Советского Союза.

Нынешним людям этого не понять. Но Сталин своей жестокостью, часто непредсказуемой, нагнал на наши народы такого страха, что им понадобился не один десяток лет, чтобы его как-то преодолеть.

Однако вернемся к нашей теме — к русским писателям и писателям в республиках.

Вы даже представить себе не можете, какие грандиозные задачи стояли перед ними! Прежде всего они должны были перевести на русский всех своих собратьев, которые жили в разных союзных республиках, числом 15, и в автономных, числом 20.

Более того, Горький писал — и, между прочим, не где-нибудь, а в самой «Правде»: «Идеально было бы, если бы каждое произведение каждой народности, входящей в Союз, переводились на другие языки всех народностей Союза»…

Этого, слава богу, не случилось… Но многое и произошло…

Пересказать всего, что совершили писатели из России, я не могу. Лучше предоставлю слово Энциклопедическому литературному словарю за 1970 год.

Мало того что писатели-переводчики должны были перевести (и перевели) писателей-таджиков, узбеков, туркмен, «которые обладали многовековым наследием поэтической классики Востока». Мало того что они переводили писателей, писавших на «укр., белорус., грузинск., армянск. языках», — им еще вменялось в обязанность переводить «казахс. поэзию», а также «киргизов, уйгур, мар., калм., морд, якут., бурят, кабард., балкар. и др. лит-ры, которые не обладают многовековым опытом и зрелыми традициями реализма».

Но и это не все. Оказывается, были еще 40 литератур некоторых народов «Ср. Азии, Сев. Кавказа, Поволжья, большинство народов Сибири, Крайнего Севера и Дальнего Востока, к-рые до революции не имели письменности», а потом создали «навскую литературу», а также «долганскую, чукотскую, нанайскую, ненецкую, юкачурскую…» и, видимо, многие другие.

Ну и само собой, переводили в СССР с латышского, литовского, эстонского.

Но не думайте только, что писатели-переводчики, сидевшие в Москве или в Ленинграде (Питере), учили языки, с которых переводили, — к примеру, восточные. Ничего подобного. Для этого существовали подстрочники. Некто безымянный своими словами пересказывал и записывал этот пересказ на языке «родных осин». И только после сего действа его величество переводчик брал сей подстрочник и создавал перевод-шедевр.

Иногда для плезиру мэтр из Москвы ездил в командировку в одну из 15 республик, где дорогого гостя с почестями встречали, кормили-поили и всячески ублажали. Может быть, просили, чтобы написанные верлибром стихи в процессе перевода не превращались бы в рифмованные строки. Возможно, также, что сюжеты длинных романов как-то оговаривались переводчиком и автором, чтобы умерший герой не воскресал на последних страницах русского текста… Не знаю.

Иногда, возможно, русский переводчик и писатель из республики, по совместительству член республиканского правительства, менялись местами. Писатель из республики выступал в роли мэтра и господина, а писатель из России чувствовал себя рабом высокопоставленного товарища. Но, как утверждают математики, от перемены мест слагаемых сумма не меняется.

В общем, я и не претендую на то, что, пусть в общих чертах, изучила гигантского монстра под названием «Литература народов СССР».

Могу только представить себе, как выглядел бы подстрочник стихотворения Лермонтова «Парус».

Напоминаю первые четыре строчки:

А вот подстрочник:

«В светло-синем море (голубого моря не бывает) виден только один белый парус, наверное, потому что над морем поднялся туман. И непонятно, хочет ли парус (парусное судно) плыть в далекие края (очевидно, за границу) или же причалить к берегу родины».

Особенно эффектно выглядят в подстрочнике последние две строчки дивного стихотворения Лермонтова…

«Этот странный парусник не ищет счастья, по-видимому, не ищет затишья на море, чтобы пристать к берегу. Но также он не против того, чтобы войти в безопасную (счастливую) гавань».

Мне скажут, что по подстрочникам при советской власти переводили не Лермонтова и не Пушкина, а всего лишь советских поэтов и прозаиков из разных республик.

По-моему, фальшаки — все равно фальшаки. Разве фальшивомонетчики, которые подделывали советские рубли, не карались законом?

Под конец добавлю, что переводы стихов из восточных советских республик, представлявшие собой бесстыдное (ей богу, бесстыдное) восхваление Сталина, систематически печатались в официозе «Правда», занимали там целые полосы (газетные страницы). И переводили эти, так называемые стихи, целые бригады поэтов-переводчиков.

Конечно, в данном случае следует сперва вспомнить не переводчиков, а авторов восхвалений Тирана, удивиться, как им не было стыдно писать такие вирши.

Но авторов я не знала, а кое с кем из переводчиков была знакома.

Главой этих переводчиков долгие годы считался Семен Израилевич Липкин, тот самый, который в эпоху перестройки превратился в эдакого многомудрого старца и одновременно молодожена, мужа честолюбивой, хотя и очень талантливой поэтессы Инны Лиснянской. Липкин бросил свои миллионы и свою привычную жизнь ради Лиснянской, жаждавшей славы, и принялся бороться с неправедным советским режимом. Но как раз Липкин и был один из столпов этого режима. Только под старость — седина в бороду, бес в ребро — бросил старую жену, детей (правда, уже не малых детушек), а также свои миллионы и стал участником писательского журнала «Метрополь». Их с Лиснянской исключили из Союза писателей, и Липкин стал одним из видных диссидентов. Помню, какое по писателям прошло рыдание, когда заболевшего Липкина положили в обычную городскую больницу. Какой позор!