Людмила Черная - Чудеса в решете, или Веселые и невеселые побасенки из века минувшего

Итак, мне, как читателю, совершенно ясно: Норе с ее великолепным презрением и занятому Тенгизу совершенно наплевать на все, что получила в результате перестройки Российская Федерация и бывшие республики СССР, в том числе Грузия, и тем паче демократическая Германия плюс ряд демократических стран от Чехии до Черногории, от Болгарии до Словакии…

Их с Тенгизом все это не касается… В ответ, обозлившись, могу сказать: ну и черт с ними… Но ведь именно Тенгиз и Нора, если верить роману Улицкой, в полной мере воспользовались плодами перестройки и реформами Ельцина — Гайдара!

Начнем с того, что Нора в страхе перед войной в Афганистане отправила своего сына в США, но все же сумела не лишить его советского гражданства. А потом стала летать вместе с Тенгизом в Нью-Йорк ради спасения своего Юры с той же легкостью, с какой советские граждане могли летать до перестройки разве что в Воронеж или в Казань. Не будь перестройки, не видать бы Норе сына… Так и погиб бы ее мальчик…

Нора с Тенгизом, как явствует из романа «Лестница Якова», работали уже в 1990-х в Югославии и в Венгрии… У них даже появилась там «известность» как у режиссеров… А после Тенгиз уже один ставил спектакли, кажется, в Англии, а может, и в странах Западной Европы. И вроде бы даже получал призы на тамошних фестивалях! А Норину книгу перевели сразу на английский и французский — видимо, книга была талантливая.

Но вот когда сверхталантливый Синявский отправил за границу безусловно талантливые «Прогулки с Пушкиным», его посадили в тюрьму. И было это уже в 1960-е, самые «вегетарианские» годы в истории СССР…

Ну и наконец, счастливый финал Нориной жизни не смог бы наступить, если бы она не стала счастливой бабушкой. А для этого сыну Юре требовалась хорошая жена, которая крепко стоит на ногах. И такая жена нашлась, и оказалась она… владелицей турфирмы — не существовавшего до рыночных реформ заведения.

И последнее: фамилия Норы — Осецкая. И дед Норы, Яков, и бабушка Норы, Маруся, и отрицательный папаша Генрих были евреи. Только мать — русская — все равно героиня Улицкой наполовину еврейка и этого не скрывает.

У меня тогда вопрос:

Неужели Нора Осецкая забыла о государственном антисемитизме в сталинском, да и послесталинском Советском Союзе? Я подчеркиваю слово «государственном»… Ибо мне могут сказать, что и в РФ существует антисемитизм — но это антисемитизм бытовой, который есть и в США, но это не одно и то же. Отнюдь нет. Поэтому в Нью-Йорке двенадцать лет, кажется, мэром был еврей Блумберг. А у нас процветают при Путине олигархи-евреи и политики-евреи…

Впрочем, Америка Норе не указ.

В книге «Лестница Якова» Улицкая не отказывает себе в удовольствии лягнуть США за бездуховность — хотя делает это не от имени Норы, а от имени ее приятельницы… Все в лучших «доперестроечных» традициях…

Книгу можно переиздавать и дальше…

К сожалению, Нора Осецкая не только выдуманный персонаж, таких Нор было в 1970-е годах очень и очень много. Я их хорошо помню, поскольку они принадлежали к послевоенному поколению, а стало быть, были ровесниками моего сына и его ближайших друзей. Все ровесники так же, как и Нора, презирали старших — в том числе, своих отцов и матерей, не считая всех остальных родственников. Презирали и их мораль, и их систематический труд. Ни во что не ставили нормальное обучение в тогдашних вузах. Для них основной ценностью были разговоры «на кухнях» — причем политику они считали совершенно зряшным делом. Главной ценностью была дружба.

Полемизировать с ними не буду. Даже их признанные герои — не моего романа. Так Горбаневская, вышедшая на Красную площадь в знак солидарности с чешским народом, «за вашу и нашу свободу», неприятно поражала меня тем, что взяла с собой коляску с грудным младенцем.

Я таких женщин знала и в годы войны: не имея никакой военной профессии, они бросали своих детенышей и шли на фронт. Слова о том, что ребенок и без них выживет, для меня звучали издевательски. Когда пьяная, распущенная баба бросает своего грудничка, это еще понятно — что с нее, идиотки, взять? Но как интеллигентная женщина может отдать свое чадо в чужие руки, для меня непостижимо. В войну простые женщины работали, голодали, недоедали, но худо-бедно… как-то спасали своих детишек.

После отъезда сына-художника в 1977 году на ПМЖ (постоянное место жительства) — так в СССР называлась вынужденная эмиграция — у нас, родителей, остались некоторые его работы, в том числе картина «Лайка»: на подрамнике холст с изображением собаки, похожей на северных ездовых лаек.

Считалось, что великий Королев — организатор и душа первых полетов космических кораблей — отправил одну такую лайку в космос, дабы выяснить, как живое существо переносит невесомость.

Много позже я прочитала, что подопытных собачек, кандидатов в космонавты, было штук десять, и что замечательный ученый Королев их любил и жалел, и что некоторые из них вернулись на Землю, а некоторые нет — погибли. Одной из этих собачек, видимо, и была лайка, о судьбе которой я ничего не знаю. Не знали, конечно, и художники Комар и Меламид — ведь все в СССР было засекречено.

Рисовал сын ту лайку не с натуры и даже не с фотографии, а с пачки сигарет. Сигареты «Лайка» были у нас в 1970-е весьма популярны. Чтобы никто ничего дурного не подумал, не обвинил в плагиате авторов картины, к холсту была пришпилена пачка сигарет «Лайка».

Вы спросите, почему эта картина осталась у нас, а не отправилась с художниками К&М на ПМЖ? Да потому, что, объявив работы участников Бульдозерной выставки — Комара и Меламида — мазней, власти не разрешили вывозить их за пределы Родины.

Итак, «Лайка» стала нашей — моей и мужа, — и я повесила ее на почетное место в столовой, рядом с зеркалом в позолоченной раме, которое было когда-то прикреплено к маминому туалетному столику. Картина мне очень нравилась, но я не задумывалась, что именно хотел сказать сын, перерисовывая с сигаретной пачки на холст собаку-лайку.

Теперь понимаю, что сказать можно было многое…

К примеру… Вот смотрите на меня! Я ведь первая попала в космос, но фактически осталась неизвестной. Вся слава досталась Гагарину. А меня никто и не вспомнит, хотя первым космонавтом был и не человек вовсе, а я…

А может, глядя на работу сына, надо было думать совсем другое: «Вот жило-поживало живое существо, а его отправили неведомо куда, неведомо зачем. Обрекли на смерть. Ведь собака могла бы еще порадоваться жизни: побегать, полаять, родить еще одну лайку»…

Впрочем, и люди тоже не знают, зачем их посылают туда, где человеку заведомо жить не дано, зачем обрекают на такие несвойственные человеческой природе муки и испытания…