Жан-Жак Фельштейн - В оркестре Аушвица

Она не знает судьбы отца, арестованного одновременно с ней, и даже думать боится о трех братьях, скрывающихся в окрестностях Брюсселя. Двадцатилетней девушке слишком тяжело нести груз тревог и страхов за жизнь других, но есть Дора, и это все меняет.

Девочка жила с родителями и сестрой в Ватерлоо, на втором этаже дома, где Миллеры занимали первый. Ей нравился Луи, один из братьев Эльзы. Много позже моя мать узнает, что он всю ночь бродил вокруг, после того как гестапо произвело арест. Милый смешной рыцарь — хотел предложить нацистам себя в обмен на сестру.

Она чувствует смутную вину перед Дорой. Девушек везли в брюссельское гестапо в городском автобусе, конвоировали их бельгийские жандармы, не такие свирепые, как немцы. Дора хотела сбежать, но Эльза не осмелилась — как всегда.

С тех пор она чувствует ответственность за девочку. Дора без конца плачет, она боится всего и всех, не отходит от Эльзы, у которой не так уж много сил, но приходится утешать младшую подругу, притворяясь спокойной и уверенной в счастливом будущем. Эльза попробует сражаться, чтобы выжить. Сражаться с миром, где давление — норма жизни. Сражаться с отчаянием, которое овладевает душой при виде каждодневных зверств. Она должна победить привычку к подчинению, формировавшую ее жизнь в детстве и юности.

Я недавно узнал, что выдали вас владельцы дома. Ты была так невинна и простодушна, что во время заключения ни разу не задумалась, кому «обязана» своими несчастьями…

Вскоре после ее появления в лагере в барак пришла «лауферка» и спросила, есть ли среди «новеньких» музыкантши, но Эльзе не пришло в голову вызваться: она не воспринимала всерьез несколько лет занятий скрипкой. Очень характерно для нее — никогда не чувствовать себя на высоте положения. Дальняя кузина Берта, с которой она встретилась в лагере, вытолкнула ее вперед.

Эльза, следуя за посыльной, пересекла лагерь А и карантинный лагерь, они миновали пост охраны, вышли на пустошь, разделяющую лагеря А и В , и добрались до деревянного барака, расположенного слишком близко от труб, дымивших день и ночь. Транспорты с депортированными прибывают со всей Европы.

Внутри Эльза попала в другой мир. Никто не кричал, не чувствовалось атмосферы безволия, царившей в другом лагере. Барак еще достраивали — по стандартному образцу всех деревянных бараков, составлявших часть женского лагеря справа от плаца, здесь было две комнаты, разделенные перегородкой.

Изумлению Эльзы нет предела: в первой комнате с десяток женщин с грехом пополам играли военный марш на разношерстных инструментах. Обстановка почти студийная, кирпичная печь почти горячая.

В этом оркестре два аккордеона, три свирели, одна поперечная флейта, виолончель, две скрипки, гитары, мандолины… В углу, рядом с личной комнатой старшей по бараку, за столом работают копиистки — они размножают дирижерские аранжировки, чтобы раздать каждой оркестрантке.

Теперь Эльза понимает, откуда доносилась музыка, хотя поверить в увиденное нелегко.

Высокая крепкая женщина спрашивает ее по-немецки с польским акцентом, на каком инструменте она играет, сколько времени училась, дает ей скрипку и ноты… Обескураженность Эльзы перерастает в панику.

У нее было недостаточно времени, чтобы понять невероятный лагерный мир, придется еще многому научиться, и она не в силах скрыть изумление: оказывается, в Аушвице организуют прослушивания!

И Эльза старательно играет перед собравшимися женщинами и высокой полькой Зофьей Чайковской. Играет, уверенная в провале.

Из сочувствия, собственной средненькой музыкальности или просто по той причине, что выбирать не приходится, Чайковска не выражает неудовольствия: «Ладно, я тебя беру. Будешь приходить сюда каждый день и работать над репертуаром, но переселишься к нам только после окончания карантина. А теперь — марш к остальным!»

Остальные:

две греческие аккордеонистки, сестры Иветта и Лили Асаэль. Они совсем не похожи: Лили маленькая, кругленькая, коренастая, выглядит сильной и уверенной в себе. Без конца ругает сестру — та лет на десять моложе. Коллективу не слишком нравятся ее гневные выходки и вопли. Застенчивая Иветта ободряюще улыбается Эльзе. Она совсем молоденькая, лет пятнадцати, не больше, темноволосая, изящная, и ее не уродует даже полосатый «наряд».

Хильда Грюнбаум, молодая немецкая еврейка, храбрая и решительная по характеру, играет на скрипке. Она видела, как убили всю ее семью, но не сломалась. Она много лет была членом сионистской организации и поначалу спорила с подругами, не уверенная, стоит ли вступать в оркестр. Хильда вполне прилично музыкально образованна, занималась сольфеджио, владела скрипкой, как любая юная немка из «хорошей семьи», пока нацизм не решил объяснить всему миру, что́ есть хорошая семья . Теоретически она легко могла стать участницей оркестра, но у нее имелись проблемы морального толка: не является ли добровольное участие в проекте нацистов коллаборационизмом? Все единогласно постановили: нет, не является. Она должна не только сама играть в этом оркестре, но и сделать все возможное и невозможное, чтобы максимально быстро ввести туда остальных. Хильда станет первой еврейкой музыкального коллектива.

Рут Бассен, Сильвия Вагенберг и ее старшая сестра Карла, прибывшие в лагерь одним поездом с Хильдой, немного играют на блокфлейте, маленькой деревянной дудочке — доведенной до совершенства концепции древнейших свистков. Играют сестры в пределах программы музыкальной школы, но главное — знают музыкальную грамоту. Их приняли в оркестр сразу. Карла почти никогда не выпускает из поля зрения младшую сестру.

Рядом с ними — мадам Кронер. Старейшина, которую все, в том числе Чайковска, уважительно зовут «тетушкой» или фрау Кронер. Самая младшая музыкантша, Иветта, считала «тетушку» древней старухой девяноста лет от роду. Фрау Кронер до войны играла в филармоническом оркестре на поперечной флейте. Ее сестра виолончелистка Мария часто жалуется на головные боли и чувствует себя совсем слабой. Это первые симптомы гриппа, от которого она вскоре умрет.

Скрипачки — большинство из них польки, в том числе Хенрика и Мария, — играли скорее плохо, «приблизительно».

На мандолинах и гитарах тоже польки и две украинки — Броня и Сура.

Музыкантш всего десять, но их мирок уже напоминает языковую Вавилонскую башню. Лили и Иветта говорят и ругаются между собой на греческом, Хильда, Сильвия, Карла, Рут и сестры Кронер общаются на немецком, украинкам Броне и Суре удается беседовать с польками на русском…

В коллективе объясняются — с трудом — на ужасной смеси языков, немецкого с привкусом польского и русского. Женщин, отвечающих за поддержание порядка в бараках и, главное, за раздачу пищи, называют «Обслуживание в номерах» (так их окрестили нацисты). Во всех лагерях на территории Польши их переделают в «Затычек» — так короче… Чайковску, «дуайеншу» оркестрового барака, будут называть Блокова [33] Blockova — польский эквивалент немецкого Blockälteste — старейшина блока/барака. . Эльза родилась в Германии, покинула страну в 1933-м, в десять лет (ее родители оказались проницательнее многих и правильно поняли природу нацизма). Семья спряталась сначала во Франции, потом в Бельгии, так что у Эльзы был большой опыт скитаний. Она бегло говорила на идише, немецком и французском и была в группе переводчицей и передаточным звеном, помогая общаться немкам, франкофонным гречанкам, француженкам и бельгийкам.