Вадим Верник - Свободный полет. Беседы и эссе

— Вот ты говоришь «шумиха с Каннами». Я понимаю, что готовым к этому быть невозможно. Что ты испытал тогда? Шок? Жизнь как кино?

— Это какая-то сказка получается. Потому что в течение двадцати пяти лет, что я жил в Нальчике, я вообще не думал, что когда-нибудь сниму фильм и поеду с ним на Каннский кинофестиваль. Приз в программе «Особый взгляд» — это нонсенс для меня. Еще когда я узнал на пресс-конференции, что в «Особый взгляд» попадает «Теснота», я сперва не поверил, подумал, что я ослышался или еще что-нибудь. Я не знаю, это какое-то чудо. Я говорю, я очень удачливый: мне повезло, что Сокуров открыл мастерскую в Нальчике, мне повезло, что я попал туда, мне повезло с первым фильмом попасть в Канны. Теперь надо, чтобы всё это стало не просто везением, а ремеслом. Чтобы был всегда только профессиональный результат.

— А кто отправил «Тесноту» в Канны?

— Мы отправили его от фонда Сокурова. Любой может отправить свой фильм в Канны. Мне ответили на почтовый адрес, которым я уже давно не пользовался, поэтому я не знал, что мы попали в «Особый взгляд», а узнал только на пресс-конференции. Так что это прямо экспириенс такой.

— В Каннах тебе нужно было себя как-то специально «подавать», определенным образом вести?

— Это была не первая моя поездка в Канны, я был там в 2015 году с короткометражкой, но это был Short Film Corner, то есть не основная конкурсная программа. На этот раз я чувствовал себя спокойно до тех пор, пока не вышел на сцену и не стал представлять фильм. Представлять фильмы для меня всегда какое-то испытание и волнение. А потом, после показа, всё было как-то очень легко.

— Ты говоришь, Сокуров учит студентов, что не должно быть жестокости и насилия на экране, но у тебя и насилие, и жестокость в фильме есть. Причем до такой степени, что хочется глаза от экрана отвести.

— Если вы про сцену казни, то там звуковое насилие. Визуальное насилие там две секунды идет. Ты не видишь, что происходит. Там не надо закрывать глаза, там надо закрывать уши, чтобы этого не ощущать.

— Я вообще твой фильм воспринимаю как притчу, со всеми атрибутами этого жанра. Ты снимаешь фильм в стиле ретро — события разворачиваются в 1998 году. Ты ведь тогда был еще совсем маленьким. Почему, Кантемир, ты пошел вглубь истории?

— С одной стороны, это вызов для меня как для режиссера. С другой — это место памяти, отрезок, который будет со мной на протяжении всей жизни. У меня всегда в памяти всплывают девяностые годы — наверное, потому, что это сопряжено с моим детством. Эти воспоминания не постоянны, они как-то вспышками проявляются. И для меня то время как Атлантида, меня туда тянет почему-то. И мне захотелось показать вот это ощущение того времени.

— Да, но твое детство сопряжено с некоей романтикой, а фильм достаточно безжалостный.

— Я говорю об антураже девяностых годов, а история, конечно, отчасти жесткая. Но она универсальная. Мне кажется, что она могла произойти в любое время в любом месте — в Европе, в центральной части России. История взаимоотношений в семье, похищение человека… Эти ситуации очень универсальные.

— Ты еще и один из сценаристов фильма. Что тебя лично в этой истории волнует и цепляет?

— Меня лично цепляют и, надеюсь, всегда будут цеплять только человеческие взаимоотношения. Эта тема будет всегда актуальна. Ее можно исследовать всю жизнь, и всегда будет что-то новое. Наш преподаватель по сценической речи говорил, что все сюжеты — из Библии, что ничего нового мы уже не придумаем. И когда мне рассказывали о похищениях на Северном Кавказе, мне было интересно, как семья может повести себя в такой критической ситуации, потому что человек в критической ситуации часто ведет себя неправильно, он делает неправильный выбор. Если нам, как авторам, удается оправдать этот морально неправильный выбор, то здесь рождается какой-то художественный слой, который очень ценят в кинематографе. Потому что наблюдать за человеком, который ведет себя так же, как и мы, в жизни, — это не очень интересно. Нужен диссонанс, столкновение моральных принципов. Когда мы работали над сценарием, мы задумывались, насколько гуманно просить близкого человека о самопожертвовании. Да, вы родители, но какое право вы имеете просить ребенка жертвовать собой ради спасения другого человека. Мы очень долго пытались найти эту человеческую природу. Где-то это удалось, где-то не очень.

— У фильма очень конкретное название — «Теснота». Теснота чувствуется во всем, у тебя даже на экране очень тесно: всё заставлено какими-то предметами, атрибутами. И артисты всё время пробираются через какие-то тоннели. Легкости нет энергетической. Я понимаю, что всё это сознательно, что речь идет о недостатке свободы.

— Да, о недостатке пространства — личностного, внешнего. Личностного — это когда семья давит, родители, религия, а внешнего — это когда три народа живут на таком маленьком клочке земли и это приводит к конфликтам межнациональным.

— А ты сам ощущаешь или ощущал такую психологическую тесноту?

— Ощущал в какой-то степени, когда учился в школе, ощущал тесноту межнациональную, ну и, конечно, внутрисемейную. Но сейчас на Северном Кавказе всё поутихло, особенно в Кабардино-Балкарии. Межнациональных конфликтов прямо таких сильных нет. Но в любой момент это может проявиться.

— Ты переехал в Питер, а в Кабардино-Балкарии сейчас бываешь наездами. Обстоятельства так сложились, или это случилось потому, что индустрия кино все-таки в Москве и Питере?

— Я давно хотел уехать из Нальчика, потому что… там очень плохо существовать молодежи. Там очень сильная иерархия. Если у тебя нет влиятельных родственников, то ты не устроишься на хорошую и значимую работу. Многие кабардинцы, талантливые люди, уезжают из Нальчика, чтобы искать себя в Москве или Петербурге. Я же поначалу уехал со своим сценарием в Москву, искал там деньги. Кому-то нравилась история, кому-то нет. Но продюсеры не были готовы вкладываться в этот материал, потому что никому не интересно смотреть фильм про Северный Кавказ, про кабардинцев, евреев и девяностые годы. А Александр Николаевич Сокуров согласился помочь мне выпустить фильм, и я переехал в Питер, потому что там его фонд, и мы начали подготовительный период. И вот как-то я там уже осел, мне очень нравится Питер. Наверное, сейчас это мой самый любимый город, там невероятная архитектура, люди. Но кинопроизводства как такового там очень мало, всё кинопроизводство в основном сосредоточено в Москве. А так как я хочу снимать кино, то, возможно, перееду в Москву, но хотелось бы работать с той командой, с которой я начинал.