Вадим Верник - Свободный полет. Беседы и эссе

— Пришлось уговаривать?!

— И.: Первый раз позвали на разговор, когда я был на конкурсе в Перми, поэтому приехать не смог. Я выиграл пермский конкурс, и мне позвонили второй раз, но у меня в то время были госэкзамены в училище. А на третий раз мне уже фактически прислали железнодорожный билет. Я познакомился с руководством, и мне сразу предложили стать солистом.

— Обычно-то все начинают с кордебалета.

— И.: В Большом такое случилось первый раз: семнадцать лет, только со школьной скамьи — и сразу солист.

— А ты сам считал, что всё это в порядке вещей, или воспринимал как дар судьбы?

И.: Какой дар судьбы? Просто я стремился к тому, чтобы всё так и случилось. В двадцать лет я уже стал премьером балета, минуя позицию ведущего солиста.

— У Маши в этом смысле всё ровно, гладко, ступенька за ступенькой.

— М.: Да, я прошла в Большом все ступени: от артистки «второго кордебалета» до ведущей солистки. А насчет гладко… Я отлично понимала, что руководство делает ставку на других балерин, не на меня. Мое поколение пережило четыре смены руководства! Это значит, что каждый раз надо заново доказывать, на что ты способен, что психологически очень сложно. Первой главной ролью стала Анастасия в «Иване Грозном», которую я начала репетировать еще будучи в кордебалете. Потом «Спартак», и дальше новые интересные роли. Я танцевала с самого детства везде и всегда, хотя в семье не было людей творческих профессий: папа — химик, мама — экономист. Но у меня всегда было взрослое отношение к делу: мы же с самого маленького возраста принимали участие в спектаклях Большого театра, а это колоссальная ответственность: ты отвечаешь за то, что делаешь на сцене.

— К вопросу о сцене. Иван теперь еще и хореограф. Когда ты почувствовал потребность ставить балеты?

— И.: Даже раньше, чем танцевать. Мне всегда хочется делать что-то новое, иначе скучно. Маша постоянно слышала, что я хочу ставить, и вот однажды она мне сказала: «Хочешь — ставь». То есть фактически подтолкнула меня к реализации мечты.

— М.: Когда Ваня сочиняет балет, это отдельная история. Человек полностью погружается в свой мир. Он может среди ночи проснуться, включить музыку, начать что-то мне рассказывать или даже показывать.

— И.: Несколько моих постановок — в репертуаре Михайловского театра, где я сейчас служу. 31 декабря на сцене Эрмитажного театра будет премьера моего двухактного балета «Рождественская история» по мотивам повести Диккенса «Рождественская песнь», я сам танцую героя по имени Скрудж.

— У Диккенса это очень любопытный персонаж: негодяй, эгоист, который в финале из скупердяя превращается в щедрого человека. Настоящая рождественская история.

— М.: А у меня 25 декабря предпраздничная премьера: я впервые станцую Машу в легендарном балете Юрия Николаевича Григоровича «Щелкунчик».

— Две такие шикарные премьеры — это лучший подарок к Новому году! А как насчет самого праздника? Если Иван танцует 31 декабря в Питере, значит, Новый год вы будете встречать врозь?

— И.: Я специально назначил свою премьеру на шестнадцать часов, чтобы потом успеть на самолет в Москву. Так что Новый год мы обязательно встретим вместе!

Мне нравится то, что делает в профессии актер Филипп АВДЕЕВ, а я слежу за его творческой судьбой с момента возникновения «Гоголь-центра».

Филипп — один из тех одаренных учеников Кирилла Серебренникова, кто составил костяк нового, по сути, театра. Шесть лет назад я снимал Авдеева в передаче «Кто там…», восхищенный его игрой в спектакле «Митина любовь» по рассказу Ивана Бунина.

Тогда, в передаче, очень точные слова о своем актере сказал Кирилл Серебренников: «Филипп — человек с принудительным обаянием, — ты можешь растаять, когда видишь его. Но меня обмануть трудно, и я чувствую, как он серьезно развивается вглубь».

За эти несколько лет Авдеев определенно вырос, сделал прорыв в театральной карьере. А кинематограф, как признается актер, он пока изучает, ведь кинопроцесс устроен совсем по другим законам. С этой темы мы начали наш разговор на сочинском «Кинотавре».

— Ну что, привет, дорогой.

— Привет.

— На «Кинотавре» в конкурсной программе — фильм с твоим участием «Выше неба», ты играешь такого немножко инфантильного юношу. Тебе сейчас сколько лет?

— Двадцать семь.

— Двадцать семь. А кинорежиссеры продолжают видеть тебя милым юношей с каким-то надломом и внутренней драмой. Наверное, самому уже скучно всё это играть?

— Видимо, я хорошо сохранился, раз до сих пор видят. (Улыбается.) Ну, это вообще такая тема, над которой я думаю в течение последнего года. Тут ведь есть много спектров. Во-первых, у нас в кино кастинг-директора, продюсеры, режиссеры в основном все-таки пользуются тем амплуа, которое…

— …уже проверено.

— Да. Они знают, что человек точно сможет работать на тот результат, который нужен фильму. Так что в каком-то смысле русские актеры — заложники этой ситуации: у меня голубые глаза, и есть такое стойкое ощущение, что я, мол, такой романтический и инфантильный человек. Может быть, это так и есть, — я не могу точно сказать, что знаю себя вдоль и поперек. Но все-таки я разный: в какой-то период жизни я такой, а в другой период — совсем иной. Кто-то это замечает, а кто-то смотрит через призму своего восприятия. Мне повезло, что в кино были опыты работы с разными режиссерами и в каких-то работах удавалось найти в себе что-то новое и нетипичное. В общем, я пока исследую русский кинематограф и для себя решил, что фильм «Выше неба» — для меня это такое прощание с юностью. Просто уже, конечно, хочется пробовать себя в другом ключе и больше экспериментировать.

— К счастью, в твоей жизни есть театр, «Гоголь-центр». И вот если бы кинематографисты увидели тебя, скажем, в новом спектакле «Спасти орхидею»! Ты играешь… бабушку лет восьмидесяти, и играешь замечательно — ничего не утрируя, не комикуя, не добавляя никакого гротеска, а только внутренней своей энергией создавая удивительно трогательный образ. Ты даже голосом ничего не добавляешь в эту историю, ну никаких дополнительных красок. И в какой-то момент даже забывается, что на сцене молодой актер Филипп Авдеев.

— Спасибо, Вадим! Это правда приятно. Я очень переживал, когда делал эту работу.

— А почему переживал?

— Ну потому что очень легко скатиться в какой-то фарс, в комедию и плохой театр, плохой юмор, шарж. Это же очень характерная роль, а тем более еще и женщина, а ещё и бабушка — всё это могло выглядеть катастрофически плохо. Поэтому на репетициях было очень нервно, но мне помогал Влад.