Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

19 августа, Преображение Господне (Яблочный Спас) – престольный праздник в Андреевском. Приехали гости – наш с Сашкой дядя Семён да родня Герасима и Марфуты. Стол накрыли не в кухне, где печка, а в большой горнице. Выпивали, судачили про «жисть». Семён Никанорович хотел построить водяную мельницу на Днепре – говорил о трудностях, о деньгах, необходимых хотя бы для почина, пусть бы и в складчину. Грак, хорошо поддавший уже, открыл беззубый рот:

Дядя Гарася работал ночным сторожем в сельской сберкассе. Ему выдали гимнастёрку, фуражку, ремень. Наган на время дежурства он получал в милиции. Молчаливый обычно, он напустил на себя многозначительный вид и, прищурившись, одним глазом буравил то меня, то зятя-еврея. Тот встал со стаканом в руке, хотел было сказать добрые слова в адрес Герасима Григорьевича, но тесть его оборвал, махнув рукой:

– Мовчи… Мовчи… Я – хозяин…

Лицо Грака кривилось, будто от изжоги, не выходя в сени, он прямо за столом закурил «козью ножку», противно задымил, закашлялся. Сестра его Марфута, как её звали в деревне, достала свою табакерку – двухрожковую армейскую маслёнку – и каждой ноздрёй втянула добрую понюшку.

Нина не приехала – с мужем Лёшей она укатила вместо деревни в Кисловодск. До школы оставалась неделя, надо было возвращаться домой. Мама оставила нам с Санькой денег на дорогу, Грак нашёл взрослых попутчиков до Москвы, чтоб приглядывали за нами. Я начал собираться – сложил в свой рюкзак трусы-майки, «Двух капитанов», еду, которую тётя Паша приготовила нам в дорогу: десяток яиц вкрутую, каравай ржаного хлеба, огурцы с грядки, сала кусок, соль в спичечном коробке и бутыль молока. Футбольный мяч я подарил деревенским ребятам, они гурьбой пришли попрощаться со мной и Сашкой. Тётя Паша и Семён проводили нас до грузовика, который ехал в Новодугино. Папина сестра беспокоилась за нас и говорила, чтобы я всё время держал Сашку за руку, не выпускал. Я успел занять место в кузове прямо за кабиной, примостились мы с братом на охапке сена и тронулись в путь с ветерком. Тётя Паша с Семёном долго махали нам вслед.

Путь в Новодугино лежал через колеи, рвы и колдобины. Раз пять взрослые спрыгивали и толкали застрявшую машину. Когда в конце концов добрались и все сошли с грузовика, то тут же опекуны наши как сквозь землю провалились. Я, ничуть не переживая, взял четырёхлетнего брата за руку и направился на станцию. Купил там билеты до Вязьмы, и, когда пришёл наш пригородный поезд, мы с Сашкой заняли свои места без посторонней помощи.

До Вязьмы ехать часа три. Поезда типа нашего называли «пятьсот весёлый», остановки он делал у каждого столба. Я налил Сашке молока в кружку, отрезал ему кусок хлеба, сам тоже перекусил. В Вязьме пересели в поезд до Москвы, и тут уж мы с братом навалились на сухой наш паёк – в присест умяли сало, яйца с огурцами, хлеб… С Белорусского вокзала на метро до «Смоленской»… вот и дом. Мы с Сашкой уже по двору бегали, когда мама шла с работы. Он первый её увидел, и я следом, спрыгнув с крыши бомбоубежища, тоже к ней подбежал. Обняли её и зацеловали.

Здание МИДа превзошло все другие в округе не только по высоте, но и по красоте. Цвета жёлтого опала с цоколем из красного гранита, а высоко на фасаде великолепный герб СССР.

В Антифашистский комитет советских женщин пришло письмо от француженки (звали её Маргарита Легр), пожелавшей переписываться с русской. Она хотела знать, как живут в Советском Союзе женщины, у которых есть семья, дети и которые при этом работают. Письмо из комитета направили на электроламповый завод, и парторганизация поручила вести переписку моей маме. От партийных поручений не принято было отказываться.

И вот в нашей комнате появилась дама с ярко-красной гривой и ярко-красными губами, с красного цвета ногтями и в красных коралловых бусах – Элина Евсеевна. Она работала в этом самом комитете, и её обязали помогать сочинять письма для Маргариты Легр. Она принесла само заграничное письмо и его перевод на русский, напечатанный красным шрифтом на пишущей машинке. Мама прочла текст на русском, и потом с красной тётей они долго обсуждали, что и как следует написать в ответном письме. Беседовали, попивая чай, и Элина Евсеевна что-то записывала в свой блокнот. Иногда она прерывала маму:

– Нина Михайловна, мне кажется, об этом не надо писать. У нас есть трудности, но они же временные. Я думаю, сначала надо осветить положительные стороны жизни при социализме. Наш комитет называется Антифашистским, и главная его задача – это сплочение людей всего мира в борьбе против войны, во имя мира.

Наметив план ответного письма, красная тётя ушла. Второй её визит состоялся недели через две. Появилась она с текстом письма, которое наша мама должна была написать француженке якобы от себя. Под диктовку Элины Евсеевны мама на чистом листе своей рукой выводила правду и небылицы о советской жизни. Писала она о бесплатном образовании, бесплатной медицинской помощи, ежегодном снижении цен на продовольственные и промышленные товары, о том, что у нас нет безработицы. Писала, что у неё хватает времени не только на работу, но и на отдых, на воспитание детей, на чтение книг, что ходит с мужем в театры и кино.

Что сказать… конечно, на работу времени хватало – общественно полезный труд был и основным занятием, и смыслом жизни советских граждан. А насчёт всего остального… рассказ о культурном досуге и отдыхе был большим преувеличением. Дома забот после рабочего дня на заводе было немало – накормить, обстирать мужа и сыновей. На воспитание мама много времени не тратила: для принятия профилактических мер подручным средством служила висевшая в прихожей авоська с туго сплетёнными ручками – их хорошо помнит моя задница. Информацию мама получала регулярно и оперативно – каждый день бабки из нашего двора ей, возвращавшейся с работы, всё докладывали о моих проказах. И вот поставит она сумки с продуктами, снимет с вешалки авоську и раз пять стеганёт меня. Я не обижался на маму, всегда понимал, за что получаю порцию «воспитания». Отец же ни меня, ни Сашку ни разу не тронул.

За чтением книжки маму видел только в отпуске. Походы в театры она не любила – плохо слышала. В детстве переболела корью, и болезнь дала такое вот осложнение. Зато она очень любила петь, пение было для неё желанной отдушиной. В компании за столом пела, когда стирала и готовила, пела, пела даже на работе в горячем цеху. Мамины любимые песни – «Тонкая рябина», «Куда бежишь, тропинка милая», «Утки все парами».

В какой-то момент я начал осознавать, что маме одной тяжело со всем справляться, и старался, чем мог, помочь по хозяйству. Во время нашего дежурства по квартире я, по примеру Вовки Набатова, мыл пол в длинном общем коридоре. Когда же он высыхал после мытья, надо было его ещё натереть мастикой и отдраить до блеска. Эта работа требовала и сил, и терпения.