Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

Королём я пошёл в соседний подъезд – главные соревнования проходили там.Ребята обомлели, увидев мою чеканку, дули на неё, гладили, перекидывали с руки на руку… И пошло! Играли до посинения, до боли в паху. Некоторые игроки в один заход подбивали биту до ста раз.

Мне посыпались заказы – все хотели иметь такую чеканку. Ни один заячий хвост в ту зиму не пропал. В обмен на желанную биту мне предлагали кто перочинный ножик, кто стекло увеличительное. Самописка, оловянные солдатики, рогатка – чем я только не обзавёлся! Колька Николаев принёс медаль «В память 800-летия Москвы», но я не взял её, а просто подарил ему чеканку.

Рыба, главный драчун нашего двора, разведал, где можно подсмотреть за девчонками, когда они моются. У дома Поливанова в Денежном переулке, во дворе за детской библиотекой, был забор, а перед ним деревья. Если влезть наверх, то за забором были видны два окна в душевых женского общежития. Любопытство не отпускало, как чесотка, и так и толкало на озорство. Влезали на деревья, мёрзли там, руки-ноги немели, но любопытство всё равно одерживало верх. Оглядываясь назад, пытаюсь понять: любопытство толкало «на подвиги» или ребячья потребность озорства? В чём причина?Наверное, и то и другое. Любопытство и озорство – постоянные спутники детства (я сейчас о мальчишках говорю). Этот живой интерес мальчишек ко всему и желание действовать – мощные естественные двигатели развития.

15 января 1952 года, день рождения мамы. В гостях у нас дядя Ваня (папин брат) с женой тётей Катей и тётя Нюра. Она-то и подарила маме два билета в театр имени Пушкина на спектакль «Из искры». В день представления отца в Москве не было – уехал в охотхозяйство, поэтому мама взяла меня. Сидели в первом ряду, слышно было очень хорошо. Ключевая сцена спектакля и по сей день у меня перед глазами. Главный герой – Сталин, по ходу действия находится в ссылке. И вот в пьесе наступает момент, когда жандарм выдергивает из кобуры наган и направляет Сталину в лицо… Зал замер, я успел подумать, что Сталин ведь сейчас в Кремле, работает, поэтому жандарм его не может убить. Жандарм долго-долго держал наган у лица Сталина, а тот, ни разу не моргнув, смело смотрел вперёд. И вдруг… рука жандарма дрогнула, и он закричал:

– Глаза!.. Глаза!.. Какие глаза!.. – И трусливо, согнувшись, ретировался. Грянули аплодисменты.

Ещё ходили всем классом в Центральный детский театр (там мы бывали каждый год раза по два-три) смотреть спектакль «Конёк-Горбунок». После представления я увидел покидавшего театр через служебный выход артиста, который играл дурака Ивана. Высокий, в меховой куртке, шляпе. Фамилия его была Ефремов.

Какими только увлечениями и приключениями не были заполнены мои дни, и вдруг что-то совершенно уникальное! Какой мальчишка не мечтает открыть остров сокровищ ? Мне повезло найти его совсем рядом – любопытство привело меня во двор мидовской высотки, из окон которой в вечернее время лился свет, позволяя ориентироваться на местности. Я заметил два сарая, дверь одного из них была приоткрыта. Заглянув внутрь, обнаружил настоящий Клондайк – помойку Министерства иностранных дел, куда выбрасывали только почтовые конверты из-под корреспонденции со всего мира. Я вытащил пару конвертов, определил, что один был из Финляндии, другой – из Греции, едва успел оторвать от них уголки с марками, как вдруг пришёл дворник.

– Ты что тут делаешь?

– Дядя, я марками интересуюсь…

– Пошёл, давай… Некогда мне, – сказал он, ставя в угол скребок и лопату. Я вышел, дворник запер сарай на замок.

– А можно я буду приходить помогать вам снег убирать, а вы меня пустите к маркам?

– А… приходи, помогать приходи. Пущу.

На другой день, прибежав из школы, я бросил портфель с учебниками, схватил на ходу холодную котлету с хлебом и помчался в мидовский двор.

– Держи струмент, – вручил мне скребок дворник, – скреби с угла и до крыльца.

Долго ли, коротко ли, но вот вожделенная дверь распахнулась передо мной.

– Я пойду поем, а ты тута давай, шуруй…

Начал я «шуровать»: рвал и рвал углы конвертов с марками, совал их в карманы пальто, потом уже в карманы брюк, а когда они уже были забиты, стал пихать добычу за пазуху. Вышел из сарая с животом как арбуз. Дорвался – в прямом и переносном смысле! Дворник, увидев меня, рассмеялся:

– Завтра приходи.

Дома я накипятил воды в кофейнике и стал отпаривать марки. Тогда я знал уже, как осторожно надо обращаться с ними, чтобы не повредить ни единого зубца. Ромка Рутковский приносил в класс марки в специальном альбоме с клеммташами (длинными карманами из тонкой бумаги) поперёк картонных страниц.

Две ближайшие к моему дому точки, где собирались филателисты, – около букинистического магазина на Арбате и возле кинотеатра «Кадр» на Плющихе. Начал толкаться среди коллекционеров, входить во вкус, стал прицениваться, сколько могут стоить добытые мною марки, на что их можно менять. Серия марок в 12 штук разных цветов с изображением английской королевы Елизаветы менялась на одну марку протектората, ну скажем, Мадагаскара. Две марки протектората менялись на одну колонию – Анголу или Берег Слоновой Кости. Высоко ценились марки колониальных африканских или южноамериканских государств. Вскоре я стал марки менять и продавать, появились карманные деньги. Правда, и тройки в дневнике появились.

Маргаритка Соловейчик подарила мне на день рождения книжку «Берко-кантонист». Прочитав её, спустился вниз, чтоб вернуть Маргаритке – забыл, что книга-то моя!

– Это подарок тебе, – сказала Маргаритка и протянула мне ещё «Кондуит и Швамбранию», – эту тоже дарю. Эта книжка для мальчишек.

Проглотив «Кондуит», решил преподнести Маргаритке небольшую коллекцию марок – там, в этой книжке, горничная марки собирала.На альбомный лист наклеил клеммташи из папиросной бумаги и вложил по одной марке из разных стран. Сверху бирюзовым карандашом написал: «Марки – не игрушки, Маргаритке от Марфушки. Передал Серёжа, у Серёжи рожа», – и рядом нарисовал рожицу: «точка, точка, два крючочка, носик, ротик, оборотик» (получился смайлик).

– Это тебе привет от горничной из «Кондуита», – протянул я подарок Маргаритке. Наконец, она улыбнулась.

Пошли разговоры о врачах-вредителях, я мало что в них понимал, но получалось, что многие врачи людей не лечат, а калечат. А шёпотом, по секрету, добавляли, что врачи эти – евреи… Что-то нехорошее повисло среди людей, какая-то тухлятина. Вокруг затихло всё, как перед грозой.

Половину лета пропадал на «Динамо». Тренер по лёгкой атлетике (охотник, состоял в секции у отца) позвал меня позаниматься. Ребята, которыми он руководил, были постарше меня, поэтому сначала я больше присматривался к ним, чем сам что-то делал. Постепенно втянулся, начал бегать. Тренер сказал отцу, что из меня мог бы получиться неплохой бегун на длинные дистанции. Я отмахивал по двадцать с половиной кругов по стадиону (это 5 км), тренер был доволен моими результатами. Но что-то не пошло у меня с этим бегом… Бегу, а куда бегу? Как белка в колесе – в голове пустота… Скучно стало, и я оставил «беготню».