Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

– Мы привезли вам привет от детей Африки, они хотят с вами дружить!

– Куна ола латака мол!

– Пусть сегодня победит дружба!

– Ура!!! – как салют прогремело над стадионом.

После приветственной речи загремели тамтамы, «африканцы» исполнили очень смешной «ритуальный» танец, и игра началась.

Даже под толстым слоем грима мы быстро узнали в «иностранных» футболистах своих пионервожатых, но всё равно нашему восторгу не было предела. Комизм во всё это действо добавлял наш физрук – он сыпал шуточными комментариями в течение матча. Воспоминания об этом событии долго питали нас самыми радостными чувствами, а некоторые «иностранные» имена стали прозвищами – киномеханика мы потом так и звали Мала Бяка.

Помимо задорных спортивных мероприятий проводился праздник отрядной песни. Каждый отряд готовил номер-инсценировку. Одни пионеры взяли себе песню о Щорсе («Шёл отряд по бережку»), другие – «По долинам и по взгорьям», третьи – «Грустные ивы склонились к пруду». Наш отряд решил исполнить «Морскую балладу» из фильма «Иван Никулин – русский матрос». В инсценировке я играл матроса, которого фашисты вели на расстрел. Ребячий хор пел: «Конвоиры вскинули стволы», а дальше моё соло:

Залп!.. Убитый матрос пал, его накрыли красным знаменем. И финал песни:

Ничего за это выступление наш отряд не получил, обошли нас старшие ребята. Они из ленинской комнаты взяли двойной портрет Ленина и Сталина (профили внутри лаврового венка), развернули знамя красное и спели:

Первый приз им дали за глубокую политическую зрелость.

Во 2-ю смену, в июле, отмечалось 60-летие со дня рождения Маяковского. Ко мне подошла руководитель драмкружка Маша Львова (просила звать её просто Машей).

– Серёжа, ты был таким трогательным в роли матроса в вашей отрядной постановке – у меня даже тушь потекла с ресниц!

Уговорила она меня участвовать в композиции по стихам Маяковского. Вместе с двумя близняшками сёстрами Левченко я открывал литературно-музыкальный вечер:

Маша распределила наше выступление таким образом, чтобы мы читали по слову друг за другом, прыгая по лестнице ступенек-строчек Маяковского, только «юная армия: ленинцы» проговаривали все вместе. Парень из старшего отряда читал «Стихи о советском паспорте», девушка из 2-го отряда – «Разговор с товарищем Лениным». Прозвучало «Необычайное приключение…», «Послушайте!». Я, уже один, выступил с «Историей Власа – лентяя и лоботряса», мой Влас понравился, и ему дружно и долго хлопали.

Перед вечерней линейкой в лагере устраивали танцы, аккомпанировали два баяна. Па-де-грас, па-де-катр, краковяк, молдавская полька, вальс, вальс-бостон, вальс «Конькобежцы», ну и конечно, танго и даже фокстрот – танцевальный репертуар был обширным, и танцевать всё это надо было уметь. Моей партнёршей и учителем стала девушка из 2-го отряда. Видная шестнадцатилетняя Альбина была выше меня на целую голову, но намеренно танцевала только со мной, двенадцатилетним – дразнила парня из 1-го старшего отряда. Он был лучшим легкоатлетом нашего лагеря и лучшим футболистом, выступал на наших концертах с художественным свистом и очень хотел, чтобы она первая подошла и сама его пригласила . Но красавица Альбина выбрала меня в качестве учебно-воспитательного средства для этого гордеца. Она изводила парня, когда, исполняя разные па, награждала меня своим заливистым смехом или долго-долго кружилась в близком объятии на завершение вальса. После четырёх-пяти танцев «лучший парень на деревне», не выдержав этой «психической атаки», приглашал Альбину сам. С ним в паре она подчёркивала свою независимость. Но в лагере все всё обо всех знают! Не было секретом для нас, что эти двое влюблены друг в друга; поговаривали, кто-то видел, что они даже целовались.

Из лагеря я привёз грамоты за спортивные достижения и книжку стихов Маяковского, который мне нравился всё больше и больше. А ещё я здорово поднаторел в исполнении танго, фокстрота и многих других бальных танцев, и это стало моим козырем уже здесь, в Москве. По вечерам у нас во дворе Вовка Набатов устраивал танцы: выносил патефон и крутил пластинки. Девчонки собирались в углу у 1-го подъезда, нарядные – в наглаженных платьях, белых носочках и туфельках. Я пригласил на вальс ещё более похорошевшую за лето Леночку, она удивилась, а за ней и весь двор пришёл в изумление, когда я начал кружить её в танце.

А в школе всё было как всегда. Борис Дмитриевич теперь и у нас преподавал физику, и в первые же дни занятий уже двое моих одноклассников были «запущены в стратосферу». Воспитательный процесс в школе по-прежнему сопровождался рукоприкладством – такими вот методами созидалось самое гуманное общество в мире. У многих ребят отцы погибли на фронте, и их матери просили нашего физика:

– Борис Дмитриевич, моего-то оболтуса поучи, совсем от рук отбился.

– Хорофо, хорофо, – обещал учитель, – фто могу – помогу.

Особенно часто просила мать Шишкина, самого неугомонного проказника. Однажды на уроке физики он выпустил живого воробья, Борис Дмитриевич это заметил.

– Фифкин, к доске, – скомандовал он, и взгляд его стал тяжёлым.

Все поняли, что дело пахнет «стратосферой».

– Ты что, глухой? – Физик по проходу начал надвигаться на ученика, который сидел за последней партой. Вытолкнув соседа Юрку, Шишкин попытался обойти преследователя с фланга, но учитель, предупредив его манёвр, быстро оказался уже в другом проходе. Началась настоящая охота: Шишкин юркнул обратно, тогда контуженый фронтовик схватил стул и с громадного размаха запустил им в мальчишку. Живая мишень была задета, а стул развалился, врезавшись в стену. Физик устремился к подбитому противнику, но тот, подстёгиваемый страхом, дал стрекоча по направлению к выходу. И тут!.. Борис Дмитриевич, вспрыгнув на парту, побежал поверху своими коваными сапожищами, на лету преодолел проход и оказался у двери… За долю секунды до этого Шишкин успел выскочить вон. Класс сидел в полном оцепенении, у всех в ушах звучали треск развалившегося стула и мерзкий топот погони.

– Ну, хорофо… хорофо… фефтой класс «А», – Борис Дмитриевич оглядел нас оловянными глазами, – футить больфе не будем, – и резко развернувшись, затопал из класса. Гул его шагов долго звучал в тишине коридора.

Но вот мы очнулись, пришли в себя, зашевелились: «Как дальше? Терпеть или восстать?» Мы впервые задумались, что мы – люди, что мы – граждане, что у нас есть права. Кто-то предложил написать в роно.