Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

– Доносы писать – самое последнее дело, – промолвил тихий Серёжа Неклюдов. И тут заговорил Сашка Пасынский (Паса – круглый отличник, а в будущем – профессор, доктор химических наук, член АН):

– «При каждой неудаче давать умейте сдачи». Он стулом в нас, а мы в него снежками. Нас тридцать, по пять снежков каждый – это сто пятьдесят. Когда пойдёт по двору мимо сараев, вот тут мы его и встретим с двадцати метров. Атаковать лучше с крыш сараев – и защищены, и полный обзор.

Всем классом во дворе школы налепили снежков, заняли позицию на сараях, затаились и стали ждать. Наконец физик вышел. Мы его встретили залпом в тридцать снежков, били прицельно, два точно попали в лицо. Он отмахивался, отворачивался… Удалось сбить шапку, и ещё несколько снежков залепили в лысину. Борис Дмитриевич подхватил шапку с земли и, не разгибаясь, поспешил со двора, а снежки всё били и били в цель. Это был декабрь 1953-го.

А на Новый год судьба преподнесла мне незабываемый подарок – приподнятое настроение не покидало меня все каникулы. Ничто не могло сравниться с этим подарком – ни две ёлки-представления, ни чтение «Трёх мушкетёров», ни даже охота, на которую взял меня отец.

Дело было так: мы с Колькой Николаевым, прогуливаясь по Арбату, забрели в антикварный магазин (по нечётной стороне, недалеко от Арбатской площади), мимо которого я никогда не мог пройти. Место это так и околдовывало волшебством старины, магией красоты, чарами раритетов… В четырёх залах магазина размещались и предметы быта, и произведения искусства. Более всего притягивали живописные полотна, можно было увидеть (в продаже!) произведения Поленова, Перова, Репина, Левитана. Каждое полотно сопровождалось этикеткой с именем художника и стоимостью. Однажды обратил внимание на цену картины Айвазовского – меня поразили эти цифры: 22 000 рублей. Она стоила дороже двух «Москвичей», дороже автомобиля «Победа», а моей маме нужно было работать два года, чтобы иметь такую сумму.

Вышли мы с Колькой из антикварного, и вдруг на противоположной стороне улицы я увидел моего любимого артиста Николая Крючкова, вживую увидел! Я его мгновенно узнал – да, сам Николай Крючков шёл от Арбатской площади в сторону Смоленки.

– Кольк, смотри – Крючков!

– Какой Крючков?

– Артист Крючков!

– Ну и что?

По своей стороне я бросился до Староконюшенного переулка, добежав, пересёк Арбат и стал ждать. Слегка раскачиваясь, в серой кепке набекрень на меня шёл Клим из «Трактористов», шёл и «парень из нашего города». Переполненный несказанным счастьем, я смотрел на него изумлёнными глазами. Он заметил меня и, проходя мимо, слегка улыбнулся. Я метнулся на другую сторону Арбата, побежал к театру Вахтангова и там снова пересёк улицу. Увидев меня, Крючков одарил меня широкой улыбкой. Уже в третий раз я выполнил тот же манёвр, и у магазина «Восточные сладости» мой любимый актёр, рассмеявшись моему появлению, легонько щёлкнул меня по носу. Это было счастливое мгновение… Этот щелчок по носу породил во мне страстное желание быть артистом… Мне тоже хотелось вот так же, слегка раскачиваясь, идти по улице, так же, набекрень, носить кепку. Очень мне захотелось артистом быть , я даже не подумал, что сначала надо артистом стать – мне сразу хотелось быть.

Вскоре на Арбате произошла ещё одна любопытная встреча. Мы с мамой отправились в «Детский мир», что был на углу со Староконюшенным. Навстречу нам двигалась интересная пара: сановитый мужчина в шапке-пирожке, с поднятым воротником пальто и высокая, тощая, как жердь, пожилая дама. Мама, узнав прохожего, поприветствовала его:

– Здравствуйте, Семён Минаевич.

– Здравствуйте… Нина, если не ошибаюсь… Михайловна, – ответил мужчина. – Очень рад, очень рад… А это вот моя супруга Матильда Генриховна. Матя, – Семён Минаевич обратился к жене, – это Нина Михайловна, жена Петра Никаноровича, я рассказывал тебе о нём. Замечательный охотник и поэтому замечательный человек, как говорил Тургенев… Да… И ещё Пётр Никанорович – мой троюродный брат… Вы с Петей всё там же живёте?

– В Сивцевом, там же, – подтвердила мама. – Вы перед войной у нас были.

– Да, да… Очень рад. Если позволите, я вас проведаю как-нибудь.

– Заходите, Семён Минаевич.

Тут заговорила Матильда Генриховна:

– Сэна, закрой горло – ты опять нашнёшь болеть.

Сама же супруга Сергея Минаевича была одета в совсем лёгкое пальтецо, перепоясанное ремнём. На ногах – ботинки с высокой шнуровкой и калоши; на голове – то ли кепка, то ли фуражка с повязанным сверху видавшим виды, шерстяным платком. Лицо Матильды Генриховны было неравномерно напудрено, на губах остатки помады, под носом маленькая капелька.

– Сэна, ты не забудешь купить хлеб?

– А деньги?

– Сэна, деньги я тебе дала.

– Когда, Матя?

– Где твой голова? Што твой память? – Пожилая дама занервничала, у неё слегка затряслась голова.

– Посмотри твой карман пальто. Не этот – этот карман-дырка. Другой…

В другом кармане Семён Минаевич нашарил рубль.

– Полбуханки шорный. Не потеряй сдаша. – Обращаясь к маме, Матильда Генриховна сказала: – Сэна – большой ребёнок… Я иду – мне ещё вешерний пошта носить.

С марками у меня получился очень хороший улов и по количеству, и по качеству. Я не успевал их отпаривать, поэтому хранил вместе с уголками конвертов. Сложил всё в большой картонный ящик и отправил на антресоль «до лучших времён». Но вдруг мой остров сокровищ канул – 1 марта помойку ликвидировали, а конверты от корреспонденции стали увозить в неизвестном направлении, и даже дворник не знал куда.

В школе решили собрать перед 8 Марта мам и устроить для них праздничный концерт. Мама Саши Тихомирова попросила меня прочитать стихи. Я увлекался Маяковским и нашёл у него подходящее случаю стихотворение «Весенний вопрос». Когда учил его, осознал, что это произведение больше шуточное, что оно для хорошего настроения. А чтобы шутка удалась, чтобы зритель откликнулся, надо придать лицу выражение как можно более серьёзное. Вот Карандаш на арене – с каким глубокомысленным видом он вытворял проказы! Публика животики надрывает от хохота, а у него лицо даже не дрогнет: чем он серьёзнее, тем выход смешнее.

Я придумал, что, прежде чем начать читать, надо сделать длинную скорбную паузу, изображая несчастье.Припомнил, как молчала директор Эльманович на траурном митинге в связи с кончиной Сталина. И если так же вот постоять, как бы собираясь с духом, то зрителя можно заманить в ловушку – он поверит.