Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

После прогонов мы с Николаем решили поужинать в ресторане гостиницы «Турист». Взяли бутылку, сидим, едим, выпиваем, а тут и Шукшин появился. Заказали ещё бутылку…

После ужина пригласил Васю к себе – ему опять негде было ночевать, а у нас в квартире комната освободилась, так как Лиховы получили отдельную жилплощадь. Правда, на бывшей лиховской территории установил свою раскладушку сосед Филипп Иванович Набатов, но это ничего – я на таких же правах устроил там на моей раскладушке Шукшина. Сам же уснул на сундуке бабы Тани. Утром мы с Васей в «Смоленском» гастрономе взяли пивка «Жигулёвского» и, опохмелившись и позавтракав, отправились во ВГИК.

Сыграли «Бориса Годунова». Герасимов принял спектакль и удостоил нас с Колей дифирамбов.

– Вот ведь, с третьей попытки вес взял, – сказал мне, имея в виду сцену «У фонтана», и, обращаясь уже к нам обоим, добавил: – Пятаки, посаженные в вас, проросли золотыми червонцами. Нет большей радости для педагога, чем видеть созревшими молодых художников, способными анализировать свою работу, усвоившими главный принцип нашей школы – быть автором своего образа. Главное, не забывайте, о чём я вам говорил на первом курсе, на самой первой лекции – учиться придётся всю жизнь.

И вот после этих побед над собой, над ролями, которые многое для нас значили в начале нового этапа жизни, как гром грянул средь ясного неба: с Колей в общежитии случился нервный срыв. Замечали раньше за ним – фордыбачил он, но чтобы вот так, как в этот раз, чтобы совсем из берегов вышел и не отдавал отчёта в своих поступках… Кто-то испугался: «Не шизофрения ли это?» Невозмутимый Сандрик Светлов, отвергая это предположение, заключил: «Надорвался… плюс распущенность». Сергей Аполлинариевич тогда Николая спас – снял с дипломных показов «Бориса Годунова», тем самым наполовину снизив нагрузку, что легла на Губенко.

Восьмого марта с букетами мимозы пошёл поздравлять Мельниковых. Ирина сказала, что её пригласила в гости соседка по дому Лена Тимошаева, и мы пошли вместе. Там был Вячеслав Овчинников, композитор, написавший музыку к фильму Бондарчука «Война и мир». Он говорил о собственном творчестве как о чём-то выдающемся и даже ввернул, не столько в шутку, сколько всерьёз, что есть три великих композитора – Моцарт, Бетховен и Овчинников. Никто ему не возражал. Познакомившись со мной, он начал щедро отвешивать возвышенные комплименты в мой адрес. Упомянул, что в материале фильма видел мою небольшую роль молодого офицера-артиллериста, и она довела его до слёз. У меня не было никакой нужды верить таким откровениям.

Всех гостей, собравшихся в доме Тимошаевой, я пригласил на просмотр наших дипломных спектаклей. Кто-то признался, что уже видел «Карьеру Артуро Уи» и был поражён нашей постановкой. В итоге Ира с Леной посмотрели и «Карьеру», и «Гамлета», и «Братьев Карамазовых». После «Гамлета» я почувствовал, что сердце Иры, в которое я безответно стучался десять лет, наконец завоёвано мною.

В середине марта новость – я утверждён на главную роль в венгерском фильме «Так я пришёл». Бодовский привёз переведённый на русский язык сценарий, сообщил, что съёмки продлятся с 7 мая до конца июня и собеседование предстоит не в райкоме партии, а в аппарате ЦК КПСС.

В двадцатых числах марта Марат Арипов предложил познакомиться с таджикским режиссёром Борисом Кимягаровым, сказав, что у него есть хорошие роли для Филиппова, Малышева и меня в фильме «Мирное время». Картина эта о становлении советской власти в Таджикистане, войне с басмачами, ну и конечно, любви молодых комсомольцев Виктора и Маши. Познакомился с режиссёром, прочитал сценарий. Договорились, что в апреле прилечу в Душанбе на кинопробы. Не скрыл, что уже утверждён на главную роль в фильме у Миклоша Янчо и тот будет со мной работать до конца июня. Кимягарова это устраивало.

Многое мы пережили за март 1964-го. Но вот уже отгремели бурные аплодисменты на показах дипломных спектаклей, стихли ахи-охи, отшелестели комплименты… Мне же в самое сердце запали слова Александры Сергеевны Хохловой [64] А. С. Хохлова (урождённая Боткина) – одна из первых российских киноактрис, кинорежиссёр, сценарист, заслуженная артистка РСФСР, доцент ВГИКа, Александра Сергеевна была супругой Льва Владимировича Кулешова, приходилась внучкой С. П. Боткину и П. М. Третьякову. .

– У тебя вот здесь, – она пальцем постучала в мою грудь, – драгоценный камень. Береги его.

Затем эта высокая, с огненной копной волос дама распахнула объятия и притянула меня к себе. Нас поздравляли, крепко пожимая руки и произнося добрые пожелания, руководители других мастерских: Бабочкин, Белокуров, Шишков.

Первого апреля Сергей Аполлинариевич лично вручал нам дипломы об окончании ВГИКа и тут же надписывал напутствия – для каждого нашёл тёплые, вдохновляющие слова. В мой адрес такие: «Друг Сергей, шагай в полную силу своего шага и поднимешься на высокую гору».

Отмечать событие отправились на старый Арбат в кафе «Ленинградское». Грустно пилось – плакать хотелось. Прощались со своими самыми счастливыми годами (так, по крайней мере, тогда казалось). Впереди ждала взрослая жизнь.

Через день я сел в самолёт Ту‐104, и он унёс меня в Душанбе. Прошёл кинопробы. Посмотрев отснятую сцену, Кимягаров объявил, что я утверждён и могу подписать договор. Потом режиссёр повёз нас (среди артистов были мои сокурсники Филиппов, Малышев и Гаврилова) посмотреть Варзобское ущелье, а по дороге мы дважды отдыхали в чайханах, с аппетитом вкушая то рассыпчатый плов, то сочные манты и неспешно потягивая зелёный чай. Любопытно, что Бориса Алексеевича Кимягарова везде встречали с низким поклоном, прижимая правую руку к сердцу. Тогда я ещё не знал, что это старинный восточный обычай, выказывающий уважение к полным, солидным людям. А наш режиссёр был невероятно полным – килограммов сто семьдесят.

За день до отлёта в Москву отправился на базар. Покупал там разные заманчивые восточные сладости, и так мне не хотелось оттуда уходить – аромат плодов пленил меня, опьянял, кружил голову. Вернувшись домой, разделил накупленные диковинные сласти – одну половину нам, а другую понёс Мельниковым (у Марии Гавриловны как раз был день рождения).

Теперь я каждый вечер пропадал у Ирины, уходил от них поздно. Свой день рождения отмечал там: купил водки, вина, вкусной рыбки, телячьей вырезки (из которой Витальич мастерски готовил слегка непрожаренные стейки по-английски), ну, и само собой, торт и конфеты. Татарский подарил мне рисунок углем – Есенин, сидящий у копны сена. Лена Тимошаева, дочка солистки Большого театра, вручила грампластинку – запись Четвёртой симфонии Бетховена, дирижёр Фуртвенглер. На конверте написала: «Дорогому Серёженьке любимую симфонию с благодарностью за «Карамазовых» и «Гамлета». Веселились допоздна, а когда все ушли, Ира поцеловала меня по-взрослому и домой не отпустила.