Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

(Евгений Михайлович галопировал при этом по кругу, скача на одной ноге!)

Ватагой вывалившись от Вейцмана в четвёртом часу ночи, двинулись в сторону «Смоленского» гастронома ловить такси. И тут свет уличного фонаря явил мне очень знакомое лицо. Лицо было неодиноко – с двумя спутниками, но при этом слегка не в ладах с равновесием. Я приблизился:

– Здравствуйте! С Новым годом!

– С Новым…

– Простите, а Вы в цирке не выступаете?

Мой собеседник медленно развернулся анфас и приготовился послать меня по очень отдалённому адресу, но прежде чем прозвучал приговор, я уже действительно узнал, с кем разговариваю.

– Я Твардовский! – разнеслось по Садовому кольцу.

Мгновенно перехватив инициативу, я не дал поэту извергнуть раскалённую лаву непарламентской лексики и ринулся с места в карьер:

Тут подъехало такси, и перед поэтом распахнули дверцу. Твардовский сделал шаг к машине, остановился, повернулся ко мне и, пожав руку, поблагодарил:

– Спасибо за новогодний подарок!

Такси, приняв пассажира, двинулось, а я вдогонку крикнул:

– Будь здоров, Твардовский!

Эта встреча с Александром Трофимовичем Твардовским ночью 1 января 1964 года стала самым волшебным новогодним подарком для меня.

Дипломные спектакли. Финишная прямая. На март наметили показ всех семи постановок. На целый месяц ВГИК превратится в театр.

Когда мы в очередной раз выступали с «Карьерой Артуро Уи» в Театре киноактёра (это ещё было в январе), к нам в гримёрку заглянул Юрий Любимов. Он пришёл конкретно к Николаю Губенко. Как потом выяснилось, Любимов собирался открывать новый театр спектаклем дипломников Щукинского училища, но ему позарез был необходим наш Николай. Юрий Петрович признался, что уже имел возможность посмотреть пьесу Брехта в нашей постановке, а сейчас пришёл во второй раз. Мне захотелось ему напомнить, как с его лёгкой руки я стал конферансье десять лет тому назад, как перепутал слова «банджо» и «бандаж», но я уже был в своём гриме-маске Гиволы – Любимов вряд ли бы узнал меня.

Спектакль по современной советской пьесе «За проходной» родился довольно легко. Возможно, оттого, что мы много работали над русской и зарубежной классикой, современный материал стал для нас детской забавой.

Герасимов колоссальное количество времени посвятил «Братьям Карамазовым». Однажды он репетировал четырнадцать часов подряд. Особенно много работал он с Виктором Филипповым над ролью Фёдора Павловича Карамазова, главы семьи, в сцене «За коньячком». Сергей Аполлинариевич показал примеры чудесной трансформации внутри образа – он явил и барина, и юродивого, и ёрника, и философа, и сластолюбца, и резонёра.

Со мной мастер прорабатывал образ Смердякова, показав виртуозный рисунок роли, выстроив интонационную партитуру. Развиваясь в отношениях со своим кумиром, Иваном Карамазовым, мой персонаж превращался из болезненно завистливой гниды в сверхчеловека, предчувствующего грядущую катастрофу. Студент-режиссёр Швырёв сравнил эволюцию представлений о кумире, Иване Карамазове, у Смердякова с восходом и закатом звезды Наполеона Бонапарта между осадой Тулона [63] При осаде Тулона в 1793 г. началась блестящая карьера молодого капитана Наполеона Бонапарта. и битвой при Ватерлоо. Именно эта мысль и стала стержнем для создания образа моего героя.

С трудом, но всё же на глазах, росла постановка «Борис Годунов». С помощью Сергея Аполлинариевича нам удалось получить уникальные костюмы с киностудий им. Горького и «Мосфильм». На экране со слайдов выстроил сценографию спектакля Лёша Чардынин. Сдачу «Бориса Годунова» наметили на начало марта. Все остальные постановки были уже готовы.

В конце февраля к нам в институт приехал венгерский кинорежиссёр Миклош Янчо. Его сопровождали переводчик Томаш и администратор Центральной студии документальных фильмов Бодовский. Оказалось, что кто-то посоветовал режиссёру Янчо посмотреть на роль советского солдата в его новом фильме вгиковского дипломника Никоненко. После представления нас друг другу венгр попросил меня что-нибудь сыграть. Рядом был Жора Склянский, и мы с ним показали сцену с Иваном и Смердяковым из «Братьев Карамазовых».

– Дос-то-ев-ски, – по слогам произнёс Миклош Янчо и многозначительно покачал головой, одобряя нашу игру.

Через два дня у меня была кинопроба. Она показалась мне немного странной: сценария я не читал (он не был переведён на русский язык, даже вкратце). Переводчик пояснил, что Янчо хочет посмотреть, как я выгляжу на экране. Меня усадили перед камерой, последовала команда: «Мотор!» Всё, что я делал, – невозмутимо смотрел в глаза режиссёру. Янчо что-то сказал переводчику, тот обратился ко мне:

– Миклош просит посмотреть направо.

Я повернулся вправо.

– Расскажи, что ты видишь.

– Кому рассказать?

– Ему – Миклошу.

– Вижу осветительный прибор и симпатичную девушку с хлопушкой в руках.

– Хорошо. А теперь Миклош просит рассказать анекдот.

Первое марта. Первый дипломный спектакль – конечно же, это была «Карьера Артуро Уи». И снова в гримёрке, в подвале ВГИКа, около Коли Губенко вился Юрий Любимов. На этот раз он захватил с собой бутерброды, термос с горячим кофе и, потчуя этим Николая, невероятно любезно с ним о чём-то шептался. А между тем шли разговоры о создании на базе нашего курса театра – шутка сказать, мы осилили целых семь спектаклей, – но твёрдого волевого решения так никто и не принял. Театр киноактёра нас тоже не взял с нашим репертуаром. Жаль, что «Карьеру Артуро Уи» не сняли на плёнку – во ВГИКе всё для этого было: и операторы, и камеры, и лаборатория… и не сняли. Горько, грустно, досадно. И совсем другая история у Любимого в Щукинском училище – он с одним только спектаклем «Добрый человек из Сезуана» открыл театр.

Шестого марта мы дважды прогнали «Бориса Годунова» со всеми участниками. В массовке и эпизодах были заняты первокурсники, среди которых Валентина Теличкина, Екатерина Васильева (потом её во МХАТе окрестили Книппер-Рощина), Валерий Рыжаков и Валерий Козинец. Играли в костюмах, но без грима. Ко второму прогону все жутко устали, однако возможности отдохнуть не было – завтра предстояла сдача спектакля Герасимову. Мы с Губенко как инициаторы постановки просили ребят не разваливаться, встряхнуться, держать ритм.