Марк Поповский - «Мы — там и здесь» [Разговоры с российскими эмигрантами в Америке]

— Вы можете что-нибудь сделать для этих несчастных?

— Мне искренне жаль их. Я считаю, что уважения достойна любая женщина, которая хочет стать матерью. В надежде помочь им и, несмотря на то, что женщины эти русские по крови, я обращаюсь в еврейские организации. Кое-какую помощь организации эти моим подзащитным оказывают. Пыталась несколько раз выйти на русские православные церкви, но от них помощи ни разу получить не удалось. Наш госпиталь принимает у таких мам роды бесплатно. Бесплатно же медики наши наблюдают их в течение девяти месяцев. Поток девушек такого рода продолжается и меня это серьёзно расстраивает. Очевидно, в российской глубинке нет никакой достоверной информации о том, что ждет этих людей в Америке. Приезжают в наш госпиталь рожать и жёны так называемых "новых русских". С этими всё в порядке, у них и денег достаточно и собственные квартиры в Нью-Йорке и окрестностях имеются.

— А как видится вам эмигрантская молодёжь? Ведь юноши и девушки тоже попадают иногда в госпиталь?

— К нам доставляют время от времени российских подростков 14–15 лет, пытавшихся покончить с собой. Чаще всего врачам удаётся вернуть всех этих мальчиков и девочек к жизни. Разбираясь в их документах, я пыталась понять, что же толкает этих неоперившихся птенцов к самоубийству. Мне видятся здесь несколько причин, вызванных опять-таки эмиграцией. Человек в подростковом возрасте более всего беспокоится о том, каким видят его ровесники, приятели. В американской школе юный эмигрант наталкивается чаще всего на антипатию аборигенов. Его часто третируют. Он чувствует себя никому не нужным, одиноким. У родителей в первое время по приезде в чужую страну мало времени для общения с потомством. Им нужно зубрить язык, искать службу. Отсюда одиночество юнцов, их мысли о смерти. Когда я общалась с этими девочками и мальчиками, то не раз слышала от них вопрос: "А зачем меня родители сюда привезли? Я их не просил об этом".

Случается, что к самоубийству наших ребят толкает также первая любовь. Они не могут её высказать, не могут понять, что с ними происходит. Это усиливает чувство пустоты, одиночества. Мы стараемся вовлечь таких детей в какую-нибудь общественную деятельность. Например, вводим их в дискуссионную группу, которую ведет психотерапевт. Здесь юноша или девушка могут пообщаться со своими ровесниками, получить некоторую поддержку окружающих. Одновременно я связываюсь со школой, где есть свой сошиал воркер, мы консультируемся. Несколько раз я переводила таких детей в другие школы. Это тоже помогало им выйти из тяжёлого душевного состояния. Меня, однако, пугает тот факт, что попыток к самоубийству становится всё больше и больше. Я беседую с родителями, но вижу, что далеко не все из них понимают корни этих трагедий. Гонка за американским успехом часто заслоняет папам и мамам серьёзность той беды, которая свершается в их доме.

— В каких ещё ситуациях, по вашему мнению, эмиграция проявляет свои негативные стороны?

— Эмиграция сотрясает наши семьи по самым различным поводам. Бедой номер один я бы назвала разводы. Причин для развала семьи множество, но главная видится мне в том, что женщины наши в эмиграции врастают в американскую жизнь быстрее мужчин, получают профессию и скорее начинают зарабатывать. Неактивность мужа в этих случаях вызывает раздражение жены, недовольство, развод.

— Но ведь это та сфера, в которой вы для успокоения раздражённых супругов уже ничего сделать не можете? Не так ли?

— Да, разбитый сосуд склеить трудно. Разумеется, пытаюсь говорить с обеими сторонами по отдельности и вместе. Пытаюсь смирить накал негативных страстей. Но тут ни мои профессиональные навыки, ни опыт психотерапевта, чаще всего успеха не имеют.

Другой узел, который развязывать также бывает нелегко, это проблемы, связанные с домом для престарелых. Время от времени ко мне приходят люди и говорят, что вынуждены отдать отца или мать в старческий дом.'Просят помочь им. Я знаю: для пожилых людей из России такое переселение видится бедствием. Иногда за просьбами младших я угадываю откровенное желание эгоистов избавить себя от лишних забот. В таких случаях приходится умерять пыл этих жестоких холодных людей. Я напоминаю им о их долге по отношению к родителям.

В некоторых ситуациях я вынуждена обращаться в американскую организацию, занимающуюся защитой прав стариков.

— Насколько я понимаю, служба сошиал воркера требует немало эмоциональных усилий.

— Это верно. Но главная трудность — сохранять при всем том полное внешнее спокойствие. Мое лицо не должно отражать никаких внутренних душевных неурядиц. Надо быть открытым, готовым к улыбке, руки должны быть свободными и обращенными к пациенту. Это целая школа, назначение которой побудить собеседника к доверию и спокойствию.

— Вы расходуете на каждого пациента немало сил. Понимают ли они это? Склонны ли соотечественники к благодарности?

— Как кто. Некоторые в знак признательности приносят мне деньги. Как они их приносят, так и уносят. Я денежных даров ни от кого никогда не принимаю. Те, кто поделикатнее приносят конфеты. Я не отказываюсь и угощаю своих коллег. Но дороже всего для меня, когда я слышу от человека прочувствованное "Спасибо!" После такого "спасибо" хочется работать еще лучше….

— Спасибо вам, Ольга Борисовна, и от меня и от наших читателей. Но, простите, мне показалось что вы как-то уклонялись от разговора о конкретных личностях. Я не услышал от вас ни одного имени. Это случайность?

— Нет, закономерность. Моя профессия, кроме прочего, обязывает меня сохранять в тайне от посторонних все то, что я слышу от моих пациентов и их близких. Когда я разговариваю с семьей, дверь в моем кабинете закрыта. Я предупреждаю своих собеседников: наш разговор строго конфиденциален. Если во время беседы я что-то записываю, то обязана сообщить собеседнику, что именно я пишу. Профессия сошиал воркера обязывает нас уважать права и интересы доверившейся нам личности.

— А свою личную жизнь вы скрываете от посторонних столь же строго?

— Отнюдь нет. Спрашивайте — отвечаем.

— Вы начали с признания, что остаетесь пока незамужней. И как будто даже гордитесь той оценкой, которую слышали о себе в юности: "Комиссар в юбке". Значит ли это, что семья и всё с ней связанное не представляет для вас никакой ценности?

— О, семья — это прекрасно! Скажу откровенно, я подчас устаю быть сильной. Этого требует от меня моя профессия, но иногда хочется опереться на чьё-то более сильное плечо. Увы, я не встретила пока мужчину, который бы духовно и душевно оказался сильнее меня. Не случалось встречать и мужчин, так сказать, на равных. Ну что ж, если семья не предвидится, пусть всё идёт так, как шло до сих пор. Мои пациенты и впредь будут находить опору в моём характере, в моей верности их проблемам.