Алексей Тарханов - До востребования, Париж

Талантливому французскому фотографу Андре Зукка (1897–1973) не могут простить то, что в оккупацию он пошел работать к немцам, в журнал «Сигнал», который германская администрация издавала во всех захваченных странах. Это первая к нему претензия.

В юности Зукка прожил несколько лет в США, потом вернулся во Францию, воевал в Первую мировую. Воевал храбро, был награжден. Побывал репортером на советско-финляндской войне. Служил в армии во время «странной войны». После взятия немцами Парижа пошел к ним работать и получил не только разрешение фотографировать на улицах города, но и невероятно редкую в те времена цветную пленку.

После освобождения ему это припомнят, но в итоге не посадят. Зукка ходил под статьей, в конечном итоге сменил имя, работал в маленьком фотоателье, перебрался в провинцию, там и умер.

Вторая же и главная претензия к Зукке, которые высказывают многие французы, такова. Его фотографии демонстрируют ужасный и постыдный факт: в оккупированном Париже можно было жить, и жить сравнительно неплохо, несмотря на продовольственные карточки. В театры стояли очереди, в кино шли премьеры, модницы щеголяли шляпками.

Министр пропаганды доктор Геббельс проинспектировал Париж в 1940 году и нашел его «слишком грустным». Город надо было развеселить, вернув бывшей столице Европы хотя бы видимость прежней жизни. Геббельс велел везти в Париж лучшие театры и лучшие оркестры, крутить в кино новые фильмы. Он приказал возобновить торжественную церемонию у мемориала Неизвестному Солдату возле Триумфальной арки. Париж должен был жить как ни в чем не бывало.

Парижские виды Зукка этому соответствуют. Иногда лишь отсутствие машин на улицах и придумка военного времени – велотакси (бензин нужен на фронте) – говорят о том, что перед нами оккупированный город.

Да, на нескольких фотографиях есть фашистские флаги, свисающие над мостовой улицы Риволи, рядом с отелем «Мерис», где квартировал германский военный комендант Парижа. Да, выделяются желтые звезды на черных костюмах и платьях евреев из парижского квартала Марэ. С 7 июня 1942 года эту звезду обязан был носить каждый еврей, достигший шести лет. Да, висят вдоль Елисейских Полей афиши международной выставки «Большевизм против Европы» – входной билет два франка.

Зато рядом – витрина с женскими туфельками и портрет маршала Петена. Витрина бюстгальтеров – уже, правда, без маршала. Девушки на скачках в Лоншан носят умопомрачительные многоэтажные шляпы, напоминающие киевский торт. Красотка на велосипеде возле Лувра поворачивает к объективу такие рискованные белые шорты, в каких сейчас ходят только в турецких отелях «все включено». С песней марширует отряд преданной правительству организованной молодежи в красивых черных беретах и рубашках. Немец с Железным крестом один в толпе французов спускается в метро и не боится, совсем не боится. Крутятся карусели в луна-парке, парочки едят черешню, целуются, выгуливают детей. Огромный плакат «Семья – ячейка общества». Подпись: «Маршал Петен».

Вот и пойми теперь, почему так безмятежен оккупированный город – то ли злодей Зукка нарочно выбирал для своего интимного альбома кадры на радость Геббельсу, то ли так оно и было в военном Париже.

Мы-то помним о захваченном Париже другое. Призыв де Голля, переданный по английскому радио: «Франция проиграла сражение, но Франция не проиграла войну». Замученного Жана Мулена, полковника-коммуниста Роль-Танги. Освобождавших город танкистов генерала Леклерка. Парижское восстание, которое, в отличие от Варшавского, немцы не успели утопить в крови.

Снимки Зукка заставляют признать, что был и другой вариант поведения, о котором де Голль говорил в своих, в общем-то, нетерпимых к предателям мемуарах: «В годину бедствий даже те немногочисленные французы, которые избрали для себя путь грязи, не отреклись от родины». Что показывают эти картинки? Коллаборационизм? Да. Равнодушие многих и мученичество единиц? Возможно. Но еще и самоощущение Франции, Парижа, жизни, любви – как ценности, принадлежащей всем французам вне зависимости от стороны, на которой они очутились.

Мы готовы презирать парижан за то, что они не стали сражаться и не превратили волшебный город в руины. По-нашему, они должны были утопить в своей крови рейх, с которым мы в те годы дружили и с которым делили Польшу. Нам ближе пример Сталина, не испугавшегося голода Ленинграда и разрушения Сталинграда. Или Гитлера, взявшего с собой в могилу старый Берлин. Здесь было по-другому. В какой-то момент французы не захотели умирать. Они решили, что достаточно было жертв на Великой войне, и не стали обороняться до последнего дома.

Актриса Арлетти, когда ее судили за то, что она спала с немецким офицером (потом это назовут «горизонтальным коллаборационизмом») сказала судьям так: «Франция у меня в сердце, но своей… я распоряжаюсь сама. Если вы не хотели, чтобы мы спали с немцами, не надо было их сюда пускать».

Единственный «Конкорд», оставшийся в воздухе, поднимается над полем парижского аэропорта «Шарль де Голль». Но это всего лишь памятник. Почти что надгробный.

Задирающий нос «Конкорд» похож на ту несчастную машину, которая 25 июля 2000 года унесла жизни ста тринадцати человек. Тогда потерянная на взлетной полосе железка порвала шину шасси. Трехкилограммовый кусок резины ударил в брюхо, пробив бак с горючим и превратив самолет в пылающую комету. Командир попытался посадить самолет в Ле-Бурже. Там уже готовили полосу и поднимали по тревоге пожарных, но через девяносто секунд после взлета в огне задохнулись моторы, самолет свалился на крыло, ударился о землю и взорвался.

– Сколько сил и времени потрачено, как мы им гордились, такая история, и все зря, – говорит мне пожилой господин. Вот уже двадцать минут, как мы с ним смотрим на стоящий на постаменте самолет.

– Летали на нем?

– Нет, ни разу. Хоть я и знаю его до последнего винтика. Все думал – успею, а потом их сняли с маршрутов. Мы к тому времени уже строили аэробусы – это все равно как делать автобусы после «феррари».

Мой собеседник работал в Тулузе на заводе Sud-Aviation , нынешнем Airbus , где подняли в воздух это франко-британское чудо. Я спрашиваю его, что погубило «Конкорд». Заговор американцев, слишком долго не пускавших европейскую птицу в аэропорты? Политика Airbus , отказавшего своим детям в технической поддержке? Или проблемы безопасности?

– Безопасность ни при чем, – говорит Жан Шазотт. – Наше дитя убило горючее: требовалось почти сто тонн керосина, моторы пожирали его огромными глотками. Я как раз занимался системой, которая постоянно перекачивала горючее из одного бака в другой, иначе самолет мог потерять равновесие в воздухе.