Алексей Тарханов - До востребования, Париж

«После трех дней кошмара мы мечтаем вернуться во Францию», – написано на плакате, который несут по Парижу на «Республиканском марше» в память жертв терактов.

На других плакатах написано: «У меня траур, а не война», «Объединимся!», «Рознь – ловушка для дураков». Неплохо ведь, что главный лозунг на площади Республики – не про «мочить в сортире», а «Я мыслю, следовательно, я существую».

Кроме общего «Я – Шарли» и «Не от моего имени» (по такой надписи определяешь мусульман), есть и лозунги в духе 1968 года: «Нет единомыслию!», «Нетерпимость – нетерпима», «Свободу – выражению!» Множество трехцветных флагов, на некоторых написаны имена убитых журналистов, иногда с примечанием «умерли от смеха».

Едва ли кощунники из «Шарли Эбдо» могли себе представить, что их вознесут на знамя. Думаю, отказались бы все-таки от такой чести.

Журналисты были убиты из-за красного словца, застрелены за шутку. При жизни с ними ругались, с ними судились, их высмеивали, их презирали, после смерти их назвали героями борьбы за свободу слова. Это ужасает их выживших коллег, которые чувствуют полное бессилие перед прошлыми, нынешними и будущими событиями.

Французская полиция действовала профессионально – в течение трех суток с момента первых выстрелов с преступниками было покончено, и смертная казнь, на отсутствие которую сетуют многие, явилась за террористами сама собой на крыльях спецназа.

Убийцы убиты, их жертвам поют хвалы. Ради «Шарли Эбдо» вышли на марш главы правительств всех стран, его сделали почетным гражданином Парижа, а в каждой витрине висела надпись «Je suis Charlie».

В первую же неделю после покушения гражданин журнал прыгнул от тиража в 30 тысяч экземпляров к 8 миллионам, за ним стояли в очередях и записывались в газетных киосках, внезапно ставших пунктами распределения дефицита. Следующий номер вышел тиражом в два с половиной миллиона. Снова очереди и листы ожидания. Пожертвования, помощь, подарки – на сумму в 30 миллионов евро. Маленькому журналу, погибавшему от безденежья, такое и не снилось.

Если бы редакция была жива, она бы, наверно, удивилась, порадовалась, поиздевалась бы над этим всласть.

Но после седьмого января в журнале почти никого не осталось. Карикатуристу Люзу – он же Ренальд Люзье – повезло, потому что он был человеком непунктуальным. Он в очередной раз опоздал на летучку, на улице братья Куаши его не узнали. Люз уцелел, но обнаружил своих друзей убитыми. Среди них на полу в зале редколлегии лежал раненый карикатурист Рисс – он же Лоран Суриссо. Риссу тоже повезло, потому что пуля попала ему в плечо, а не в грудь и не в голову.

Нормальна ли ситуация, когда кучка художников-маргиналов вдруг поднялась в ранг бойцов идеологического фронта? Они были левыми, анархистами, хулиганами и вдруг стали пионерами-героями. «Но мы не герои, мы никогда ими не были, мы этого никогда не хотели», – пытается объяснить Люз.

К ним относятся теперь слишком серьезно. Это просто опасно. А ведь после трех дней кошмара стали вырисовываться маленькие сюжеты, которые в киносценарии были бы отвергнуты как нереалистичные, оскорбительные, «как можно здесь улыбаться?».

Братья Куаши расстреливают журналистов в зале редколлегии, а потом говорят в коридоре встреченной сотруднице журнала: «Мы не убиваем женщин, мадам». Они добивают лежащего на земле полицейского, а потом, захватив машину, не только выпускают водителя, но и разрешают ему забрать собаку с заднего сиденья.

Черный человек Кулибали, их сообщник, с удовольствием стреляет в спину молодой стажерке полиции, которая умрет в больнице, а при захвате магазина убивает еще четырех человек, которые не сделали ему ничего плохого. В это время другой черный мусульманин, который работает в этом магазине, прячет людей в подсобку и выходит к преступнику, чтобы их защитить. А посетитель типографии, который случайно встретился лицом к лицу с братьями и не был ими убит, говорит журналистам: «Пойду-ка куплю лотерейный билет, мне явно везет с утра».

После покушения журналисты «Шарли Эбдо» – те, которые уцелели, – живут как будто в тюрьме, без права свободного передвижения, под вооруженной охраной – которая, кстати, не спасла их друзей. С одной стороны – убийцы, которые ежедневно грозят им смертью. С другой стороны – толпа, которая беснуется перед ними, кричит «Je suis Charlie!» и требует продолжать дергать тигра за усы, пока и их не прикончат и не сделают героями.

Кроме личного страха, есть и глубокое разочарование в общем деле. Журнал и раньше был в кризисе, но и журнал и кризис были малы и не так заметны. Теперь, когда журнал прославили пулями, кризис стал очевидным. Кругом одни вопросы. Что делать остаткам редакции – окончательно превратить «Шарли Эбдо» в боевой листок антиисламизма? Если они получили жизнь, что они должны с ней сделать? Может быть, просто жить?

В парижском пригороде Женвилье я стою у дома номер 17 по улице Басли. На перекрестке – панно с мечтательным мальчиком-негритенком и цитатой: «Мы сделаны из вещества того же, что и наши сны… Шекспир. “Буря”». Улица пуста и спокойна, как будто бы сюда не приезжали в дни терактов полицейские группы захвата.

В этом подъезде в квартире на пятом этаже жил с женой Шериф Куаши, отсюда он отправился вместе с братом Саидом убивать журналистов. Пришлось им убить еще и двух полицейских, одного из них – единоверца. Ограбить водителей двух машин, запереться на фабрике и нарваться на спецназ, который менее чем за минуту показал им, что собран совсем не из юмористов. Об этом потом сказали: «Напали на редакцию и были убиты в типографии».

О преступниках – либо плохо, либо ничего. Так мы привыкли. Но соседи по дому не видели от Шерифа никакого зла. Они говорят о нем как о скромном, спокойном молодом человеке, всегда готовом помочь. Так же хорошо отзываются о его жене, которая, впрочем, появлялась на людях только в никабе. Возможно, в других местах это бы вызвало большее любопытство, тем более что во Франции женщинам запрещается закрывать лицо в общественных местах, но в Женвилье большая и влиятельная мусульманская община.

Здесь селились алжирцы, приехавшие во Францию после войны. На внешнем виде города это никак не сказывается, если не считать фастфуда Halal Fried Chicken и брассери Chez Akil с кускусом на вынос. В городе есть своя мечеть, стоящая на улице имени писателя-коммуниста и главреда довоенной «Юманите» Поля Вайан-Кутюрье, но на одну мечеть – шесть храмов, католических и протестантских.