Алексей Тарханов - До востребования, Париж

Кто знает, может быть, давно пора было это сделать. Когда в Париже ловили террористов, обнаружилось, что французские полицейские вооружены старыми железяками времен Второй мировой войны. Ровно с тем ружьем, с которым американцы освобождали Нормандию, теперь французские полицейские выходят против террористов с автоматами.

В этом был отзвук божественного статуса полицейского. Которого обзывали, конечно, коровой и кричали «Mort aux vaches!» , но эта корова была священна, и ей было достаточно вразумлять словом, в крайнем случае палкой, незачем было носить огнестрельное оружие. Помните, как Чичикову говорили о том, что один картуз капитана-исправника приведет крестьян к повиновению. Почтение к власти действеннее любого пистолета, да и обратных примеров полно: вот итальянских полицейских обвешивали не только автоматами, но и перьями. А все равно «Красные бригады» всем назло похитили и убили премьер-министра Альдо Моро.

Сейчас полиция пытается объяснить, почему преступники вооружены и разрешения у мэрии не спрашивают. Если у американских бандитов был вне конкуренции автомат Томпсона, то у французских – наш калашников. Мы опять обогатили национальный лексикон: слово «kalach» стало таким же французским, как когда-то «бистро». Не все же круассаны есть, узнали французы наши калачи и сайки.

После истории с «Шарли Эбдо» говорили о том, что террористы просчитались. Они-де хотели посеять страх, а на марш солидарности вышли миллионы, да и журнал возродился. Я сначала кивал согласно, а потом подумал, что это слишком оптимистичное заключение.

Вроде бы правда, исламисты добились совершенно обратного – карикатуры на пророка распространились небывалым тиражом. Но результат был и менее очевидным: о существовании зловредного «Шарли» с его карикатурами узнали даже и те, кто о маленьком журнале не слышали. Теперь миллионы мусульман знают, что неверные позволяют себе шайтан знает что.

Правые, конечно, говорят, что злым иммигрантам во Франции не место. Еще в 1973 году был принят закон о том, что допустимо лишать французского паспорта лиц, осужденных за терроризм. Правда, эта процедура мало что сложна, так еще и применима только к тем французам, которые имеют гражданство не по праву рождения, а получили его недавно и, следовательно, не оправдали доверия. И к тем, кто имеет два гражданства, – единственного лишить нельзя. Но и принятые решения адвокаты пытаются оспорить на основании того, что на первой родине их клиентам угрожает опасность. И вот «лишенцы» живут годами в отеле, который оплачивает им правительство, так и не придумавшее, что с ними делать.

Ясно, что остановить террористов невозможно. За каждым рассерженным молодым человеком не уследишь, у каждой редакции не выставишь охрану. На улицы городов вывели армейские патрули. Операция обходится по миллиону в день, и при этом ни от чего не спасла. Более того, сами солдаты становятся объектами нападений. Может быть, они просто должны отвлекать агрессию от мирных жителей?

Задача у Франции сейчас непростая. Избежать разделения общества – поэтому здесь взахлеб проклинают «стигматизацию» и «амальгаму»: попробуйте только сказать, что мусульмане в чем-то виноваты! Нельзя испортить отношения с мусульманским меньшинством во Франции, которое хоть и меньшинство, но на редкость мощное, почти шесть миллионов верующих, в десять раз больше Великой армии Наполеона.

Им пытаются найти место в структурах власти, организуя разнообразные мусульманские советы, сотрудничая с имамами главных французских мечетей и стремясь изо всех сил уменьшить влияние радикалов. Государство старается смешивать население, чтобы избежать создания гетто. В каждом новом доме, будь он хоть золотым-серебряным, несколько квартир отдается муниципалитету для бедных семей. Страх государства – монолитные районы-гетто, в которых терроризм будет расползаться из квартиры в квартиру, от соседа к соседу.

Франция спорит о том, откуда берутся такие ужасные террористы. А они ниоткуда не берутся, они просто повсюду есть. Выросшие дети иммигрантов дают французам жару. Одни из них, конечно, заседают в правительстве, зато другие продают дурь в Марселе или ходят к имамам и готовятся бороться с христианским миром изнутри. «Правительство пытается вычерпать океан чайной ложкой», – говорят французы. Они испуганы: «Их тысячи в нашей стране, готовых приступить к действиям: ваш сосед, сослуживец, клиент, для этого не надо даже носить бороду и иметь нескольких жен».

Мохамед Ляуэж Булель, шофер, давивший людей на набережной Ниццы, жил в пригороде, снимал квартиру на втором этаже в многоэтажке, подвозил товары мелким торговцам на грузовичке. Когда полицейские взломали хлипкую фанерную дверь, они нашли его жилище почти пустым: стол с компьютером, незастеленная кровать и полотенце на вешалке. Как будто бы 31-летний выходец из Туниса собирался к своему полотенцу вернуться.

В 2008-м он приехал из Туниса, женился на своей двоюродной сестре и зажил во Франции благодаря жене, имевшей французский паспорт. Его десятилетний вид на жительство истекал в 2019 году. Десятилетний вид – это серьезно. Обычно это последний шаг перед гражданством. Да и почти гражданство, с ним разве что нельзя голосовать на выборах. Но свой выбор шофер сделал по-другому.

С женой он поссорился, они разводились, троих детей (младшему три года) он давно не видел. Его считали человеком неприятным, нелюдимым, который никогда не отвечал на дежурные «бонжур» и «бонсуар». Он не молился, не ходил в мечеть, не соблюдал Рамадан, носил шорты, волочился за девчонками, пил пиво, занимался в спортзале и танцевал сальсу. «Да никаким он не был мусульманином!» – горячится правоверный сосед. Полиция знала его как хулигана, вора и домашнего тирана. Последний раз он привлекался к ответственности за драку после ДТП. То есть типичный житель предместий. Таких в любой округе – десяток на квадратный километр.

Жизнь тунисца, алжирца, марокканца во Франции – не сахар. Бытового расизма, если мы не говорим о взглядах алжирцев на марокканцев и обратно, здесь значительно меньше, чем у нас на родине. Но это не значит, что понаехавшему дадут возможность разбогатеть и жить как у Христа за пазухой. Это уже сделали до него другие, приехавшие в 1960-х такие же французо-арабы. Места все заняты.

Прославиться, конечно, возможно. Тут тебе и музыка, и кино, и литература, и даже высокая мода, не говоря уже о тонкой фьюжен-гастрономии. Здесь могут принять почти как родного. Но какие у Булеля таланты? Ни талантов, ни семьи, ни денег. Не слаще, впрочем, французская жизнь молдаванина, русского, украинца, казаха или грузина, прав у них еще меньше, даже тех минимальных привилегий, которые французы оставили выходцам из бывших колоний и протекторатов, не дождешься.