Николай Борисов - Василий Темный

История суздальско-нижегородской фронды весьма поучительна. Московский князь Василий I на удивление долго терпел мятежников на своих восточных границах. Был ли это тонкий расчёт опытного правителя, умеющего дать созреть любому серьёзному вопросу, или слабость, неспособность московских воевод и самого князя одним ударом разгромить ловкого и дерзкого врага? Кто знает...

Летописец с возмущением описывает расправы, которые учинили татары и их русские подручники в захваченном ими Владимире. «Начата люди сечи и грабити... и всю церковь разграбиша, а попа Патрекиа емше начата мучити... на сковраде пекоша и, и за ногти щепы биша, и ноты прорезав, ужа въдергав, по хвосте у конь волочиша, и тако в той муце и скончася» (29, 160).

В нескольких лаконичных, но словно отлитых из бронзы фразах изображён подвиг ключаря Патрикия. Вот сюжет, достойный размышления. Принято думать, что летописец писал свои хроники, «добру и злу внимая равнодушно, не ведая ни жалости, ни гнева». Но это бесстрастие — мнимое. За внешней краткостью и простотой фразы — натянутая как тетива лука эмоциональная напряжённость. Этому искусству истории как рассказа следовало бы научиться и младшим братьям летописцев — современным историкам. Холодноватый академизм в изображении людей и дел давно стал для них признаком хорошего тона. Пусть так. Но, может быть, бесстрастные историки «бесстрастны потому, что плохо знают изучаемое ими, недостаточно “вжились” в прошлое, потому что равнодушны к страданиям давно умерших людей, т. е. их с достаточной полнотой не воспринимают... Чем полнее познает историк прошлое, тем более он “живёт” в нём, а жить “sine ira et studio” (“без гнева и пристрастия”. — Н. Б.) нельзя» (73, 239).

Породнившись с героями минувших времён, историк должен дорожить любыми, даже самыми незначительными на первый взгляд сведениями о них. Вот и пример. Ключарь Успенского собора во Владимире грек Патрикий... Несомненно, он был ставленником митрополита Киприана. На такую ответственную должность Киприан мог поставить только человека, которому всецело доверял. И не ошибся в своём доверии. Замученный ордынцами, Патрикий отдал жизнь за порученные ему церковные ценности, за спасение людей, которых он укрыл в соборе. Он исполнил евангельский завет о любви к ближнему. Но если таким был ставленник Киприана, то каким же был сам митрополит?

История ключаря Патрикия бледнеет перед той кровавой бойней, которую устроил в 1386 году смоленский князь Святослав Иванович.

За год до этого, в 1385 году, литовцы отняли у смольнян город Мстиславль и округу. Раздосадованный потерей части своего княжества, Святослав вторгся в утраченные земли и устроил дикую расправу с теперь уже не его, а литовскими подданными. Конечной целью этого страшного похода было возвращение Мстиславля.

«И много зла, идуще, учиниша земле Литовьскои, воюя землю Литовьскую. Иных Литовьскых мужей Смолняне изымавше, мучаху различными муками и убиваху; а иных мужей и жён и младенцов, во избах запирающе, зажигаху. А других, стену развед храмины от высоты и до земли, межь брёвен рукы въкладываху, ото угла до угла стисняху человеки; а пониже тех других повешев, межи брёвен руки въкладше, стисняху такоже от угла до угла; и тако висяху человецы; такоже тем образом и до верху по всем четырём стенам сотворяху; и тако по многым храминам сотвориша и зажигающе огнём во мнозе ярости. А младенци на копие возстыкаху, а другых, лысты (ноги. — Н. Б.) процепивше, вешаху на жердех, аки полти, стремглав; нечеловечьне без милости мучаху» (23, 91).

На фоне этих рассказов встаёт тень Ивана Грозного. Но не забудем, что свирепость — это «продукт эпохи». Люди и животные жили рядом. Вид крови не смущал даже детей. Смерть была заурядным событием. Средневековье было жестоким по всей Европе. Единственным утешением была мечта о земном возмездии палачам. Летописец с явным удовлетворением сообщает, что свирепый мучитель князь Святослав Иванович Смоленский был наказан быстро и строго. К осаждённому смольнянами Мстиславлю подошла помощь — большое войско литовских князей. В разгоревшейся битве Святослав Смоленский и его двоюродный брат Иван Васильевич были убиты, а сыновья Святослава взяты в плен. Столицу княжества Смоленск вскоре опустошил мор, после которого в городе осталось «точию десять человек» (23, 93).

Можно предположить, что развлекавшийся мучениями пленных смоленский князь Святослав и устроивший расправу с городом Владимиром князь Даниил Суздальский — исключения из правил, выродки рода человеческого. Но увы! Обыденной жестокостью замарана и военная слава великого князя Литовского Витовта. Средневековый польский историк Ян Длугош рассказывает, что, потерпев неудачу при штурме Виленского замка, занятого воинами короля Владислава-Ягайло, Витовт вместе со своими тогдашними союзниками крестоносцами возвращался в Пруссию, «посадив на колья детей и кормящих матерей и совершив разные другие жестокости ради мщения» (9, 25).

15 июля 1410 года состоялась Грюнвальдская битва — одно из тех событий, которые на долгое время определили пути развития Восточной Европы. Эхо Грюнвальдской битвы докатилось и до Москвы. Её главные участники — польский король Владислав (до крещения Ягайло), великий князь Литовский Витовт, магистр Тевтонского Ордена Ульрих фон Юнгинген — были хорошо известны на Руси и считались её злейшими врагами. Однако реальность заставляла московских дипломатов искать сближения то с одним, то с другим участником большой европейской политики. Московские летописцы помещают большой рассказ об этом событии, заимствованный, по-видимому, из новгородских и псковских летописей. Ниже мы приводим летописный текст (по Симеоновской летописи), снабжая его необходимыми комментариями.

«В лето 6918 бысть побоище королю Ягайлу Олгердовичю, наречённому Володиславу, и князю великому Литовскому Витовту Кестутьевичю с немци, с прусы, в земли их Прусской межи городов Дубравны и Острода, и убиша местеря и маршалка и кундуры побиша и всю силу их немецкую побиша и городы их немецкие поимаша, но толко три городы не вдашася королю и Витовту. И бысть тое осени ляхом и литве три побоища с немци, а на всех трёх немец избиваху. Много же и христиан, и литвы, и ляхов избито бе от немець и стоаше под Марьиным городом (замок Мариенбург, столица Тевтонского Ордена. — Н. Б.) 8 недель и взяша около его два охабня (передовых укрепления. — Н. Б.), а третьего вышняго не взяша города; ходиша же по Немецкой земли пол други натцати недели» (29, 159—160).

Главным возмутителем спокойствия в Восточной Прибалтике был Немецкий (Тевтонский) Орден и его филиал — Ливонский Орден. История этого своеобразного государства уходит своими корнями в эпоху первых Крестовых походов в Святую землю. Полная лишений и опасностей жизнь рыцарей в Палестине заставила их объединяться в сообщества по типу монашеских орденов. Формирование орденов шло главным образом по национальному признаку. Немецкие рыцари основали Тевтонский (немецкий) Орден, французские — Орден Тамплиеров (храмовников), итальянцы — Орден иоаннитов (Иоанна Крестителя). Вступая в орден, рыцари давали монашеские обеты нестяжания, послушания и целомудрия. Помимо этих обетов рыцарь клялся посвятить свою жизнь борьбе с врагами христианства. К ним в первую очередь относились мусульмане, а также язычники. Верховным главой всех рыцарских орденов, их учредителем и попечителем был римский папа. Орденам запрещалось вмешиваться в европейские усобицы и поднимать меч на христиан. Осуждались и войны с православными христианами, хотя в этом вопросе папа часто шёл на уступки воинственным настроениям рыцарей.