Константин Ковалев - Евдокия Московская

Негативный рассказ о поведении Дмитрия Донского написан человеком, который жил уже в другое время, десятилетия спустя после Куликовской битвы и похода Тохтамыша. Князь-герой в его повествовании стал правителем греховным и малодушным, бросившим свою столицу на разграбление Орде.

Во всяком случае текст этого сочинения будет хорошо известен ещё при жизни и вдове великого князя — Евдокии. Как она могла реагировать на это?

Для ответа на данный вопрос вновь вспомним о русском летописании.

Древнерусские летописи имели странное свойство. Они писались и одновременно… переписывались. Существовала официальная точка зрения на те или иные события, но сквозь сами тексты или с помощью летописей из других мест пробивались совершенно другие сведения о людях, датах, событиях или фактах.

Одна из книг известного историка Я. С. Лурье носит примечательное название, как будто бы прямо отвечающее на поставленный нами вопрос: «Две истории Руси XV века. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства». Оказывается, точность и правдивость зависят не только от официального влияния, но и… от обычного времени. Причём в весьма странном соотношении. Иногда чем раньше сделана запись летописцем, тем она точнее и правдивее. Но бывает наоборот: только спустя десятилетия проясняются реалии произошедшего.

Даже самые, на первый взгляд, известные события истории Руси, такие как, например, Куликовская битва, по прошествии времени обрастали легендами, дополнительными рассказами, новыми персонажами или действующими лицами, трактовками, объяснениями и интерпретациями. Так появлялись некоторые мифы, которые через века становились прочными утверждениями или «неоспоримыми» историческими аксиомами.

Очевидно, что в период жизни княгини Евдокии и сразу после её кончины активно происходили два параллельных процесса, которые мы назовём так: летописание и летопереписывание. И правителям Москвы пришлось окунуться в это со всей серьёзностью. Хотя бы потому, что князьям уже тогда приходилось доказывать свою правоту в вопросе о власти с помощью древних документов.

Современные исследователи давно заметили, как заботливо великие князья Владимирские контролировали и вели записи о своём правлении, а также покровительствовали составлению очередных редакций и вариантов известного «Летописца великого русского». Особенно после кончины очередного великого князя. Историк М. Д. Присёлков удачно отметил, что многие переделки текстов «совпадают по времени с тою борьбою за великое княжение и за великокняжеский титул, которая разгорелась особенно сильно и длительно тянулась в XIV в. Это даёт право предполагать, что летописание теперь служит историческим доказательством при спорах князей перед ханом о великом княжении и что летописцы сопутствуют князьям в их поездках в Орду». Он же писал: «Несмотря на значительное число летописных центров древности, одна Москва лишь теперь предстоит перед нами в своём официальном летописании, а все прочие местные летописцы сохранились до нас или в составе московских сводов, или в частных списках, причём только в исключительных случаях не прошедших московской обработки».

Действительно, завершающее десятилетие XIV века стало важной вехой в становлении московского летописания. Особенно после 1392 года, когда появились летописные своды, в каждом из которых мы можем заметить не просто изложение событий, а их интерпретацию сообразно тем или иным политическим обстоятельствам. Теперь у исторических фактов довольно отчётливо проявилась определённая «окраска».

Конечно, это было связано уже с началом правления Василия Дмитриевича и активностью митрополита Киприана. И удивительно, как это совпало с кончиной преподобного Сергия.

Итак, появившийся Старший московский свод 1392 года мы можем воспроизвести на основе самого старого варианта московской летописи, того самого Троицкого списка, о котором мы уже говорили. Он был, увы, утрачен, но сохранилось столь много выписок из него благодаря трудам Н. М. Карамзина, что можно говорить о его доступности. «Зарисовывают» пробелы более поздние списки Симеоновской, Воскресенской летописей и Рогожского летописца. Троицкая летопись завершает своё повествование в 1409 году — рассказом о нашествии Едигея. Однако, по мнению исследователя В. Л. Комаровича, «летопись в заключительной своей части изобиловала собственно московскими и современными летописцу известиями, а, кроме того, содержала ряд прямых и косвенных указаний на другой московский свод, более старший, лёгший в её основу». В документе предлагалось прочитать некий «Летописец великий Русьский» (запись 1393 года). Отчего историк делает вывод: «Есть поэтому все основания подразумевать и под «Летописцем великим Русьским» прямой источник Троицкой, оканчивавшийся где-то раньше 1393 г. Сличение Троицкой летописи с близким к ней текстом Симеоновской и Рогожской обнаруживает, что этот источник, т. е. предшествующий Московский свод, заканчивался 1392 г., а вся совокупность входивших в этот свод статей показывает его зависимость от редакторской инициативы митрополита Киприана.

У этого свода есть одна разительная особенность. Будучи бесспорно московским по месту написания и преобладающему в нём материалу, он не только содержит ряд известий тверских, суздальско-нижегородских, литовских, но сплошь и рядом даже и точки зрения придерживается не московской, а скорее тверской или даже литовской».

Последнее утверждение о «точке зрения литовской» приближает нас к самому главному. Именно с этого времени начинается великий передел русского летописания. То, что мы и называем летопереписыванием.

Напомним ещё раз, что древние источники использовались как доказательство в решении споров о правлении в Москве. Это раньше всех понял современник княгини Евдокии — митрополит Киприан, который прошёл хорошую «текстологическую» школу ещё в Византии, где столетиями накапливалась традиция летописного «словоплетения». Неслучайно понятие «плетение словес» — как символ умения расставлять слова в нужной форме и в нужном смысле — в виде нового термина появилось на Руси именно в это время, в интерпретации замечательного агиографа Епифания Премудрого.

Благодаря такой школе митрополит Киприан сумел воздействовать на своих современников, когда он пытался изменить их представление о значимости роли и фигуры мужа Евдокии — князя Дмитрия Донского, с которым у него отношения были напряжёнными. Вот как пишет об этом историк Р. Г. Скрынников: «Киприан оставил заметный след в истории русского летописания. Составленный при его дворе «свод 1408 г.» явился, по существу, первым московским летописным сводом общерусского значения. Характерной чертой свода, законченного уже после смерти Киприана, было критическое отношение к Дмитрию Донскому. Назначив своего любимца Митяя митрополитом, князь положил начало долгой церковной смуте. «Повесть о Митяе», включённая в свод, изображала деятельность претендента в сатирическом свете… Киприан будто бы предал анафеме князя Дмитрия накануне его похода против Мамая. О Мамаевом побоище грек узнал в Киеве по слухам. Знаменитая битва была в глазах митрополита-изгнанника маловажным событием. В своде 1408 г. ход битвы описан кратко и тусклым штампом («бысть… брань крепка зело и сеча зла»). Летописец не упоминает имени героя битвы Владимира Андреевича. Лишь рассказ о погибших в битве воеводах носит конкретный характер: сводчик включил в текст источник церковного происхождения — синодик побиенных на поле Куликовом. Значительно подробнее, чем Куликовскую битву, летописец описал злополучное нападение на Москву Тохтамыша в 1382 г… Его (летописца. — К. К.-С.) слова ставили под сомнение доблесть князя Дмитрия Донского…