Наталья Громова - Потусторонний друг. История любви Льва Шестова и Варвары Малахиевой-Мирович в письмах и документах

Озимандия [400] Перевод К.Д. Бальмонта.

Сказавши это – нужно или всеми силами души поверить в Бога, в правду, гармонию и нужность этого надвигающегося на нас и на все “глубокого молчания” и “пустыни мертвой” – или схватиться всем существом за бегущую минуту, есть, пить, веселиться, с ужасом бежать от страдания и с проклятьем встретить смерть.

Есть еще третий – отказаться от подарка жизни, оскорбившись его ничтожеством.

Но нет, нет, тысячу раз нет – я верю, я знаю, что жизнь страшно, неописуемо важна – не как приятные или неприятные физические изменения в нас – а как любовь, страдание, падение, полет, сомнение, вера, смерть и воскресение.

Мой адрес: Садовая, 26

30. 15 февраля 1900

Москва – Киев

Дорогая Нилочка!

Извести, что у вас делается. Есть ли события, и как переносится жизнь – бодро или с усталостью и роптанием. Я скучаю по Алле. Скажи ей, что люблю ее и ищу для нее кошечку – я видела на выставке в картинном магазине большую картинку – кошку, совсем живую и с прекрасными зелеными глазами. Но тогда у меня не было денег. Я забыла, на какой улице этот магазин. Но с тех пор, проходя мимо письменных магазинов, везде ищу на окнах эту кошку для Аллы.

Я люблю в Москве небо – светло-голубое в дымчатых и белых тучках, бульвары, особенно Никитский, Художественный театр и тип московского интеллигента – большого, русого, голубоглазого, слегка плутоватого ребенка – богатыря, наклонного к мистицизму и разгулу, с сохранением для обиходной жизни не только здравый смысл, но и некоторую плутовость. Люблю Кремль и тонкий, сильный ум одного приятеля Льва Исааковича, к которому он дал мне письмо.

Сейчас мы с Настей собираемся в Охотничий клуб смотреть Метерлинковскую “Незваную гостью”. Были в Художественном театре на “Одиноких” Гауптмана и Чайке.

Постановка удивительная. Каждая деталь жизни – гравюра, лампа, чайники – до того живет, до того характерна, что ей можно аплодировать наравне с артистами. И артистов Немирович-Данченко вышколил так, что они шагу напрасно не делают на сцене, а все для характеристики, для раскрытия своей души и своей драмы. На Чайке все плачут и Настя рыдала. А мне ничего. Мне теперь все больше весело.

Пиши, Нилочек. Поцелуй Костю.

Адрес (до 1-го Дурново) Годеннский пер. № 7, кв.4.

31. 27 сентября 1900

Житомир – Киев

И я люблю каждое твое письмо, старый друг. Это не шутка, прожить вместе столько эпох и тысячелетий. Когда попаду в Киев, и попаду ли – не знаю. Думаю, однако, что не хватит сил не заехать к вам, когда поеду в Москву. В Москву пора бы – но пожар в такой степени раздел меня, что долго еще придется работать “Волыни” [401] Ежедневная украинская газета, выходившая в 1882–1918 гг. на русском языке. Печаталась в Житомире. и другим редакциям “за одежду”. Хорошо бы поехать в Пены, но для моей работы (о Леонардо да Винчи) необходимы материалы. Которые случайно есть в Житомире, но в Пены не перевозимы.

Живу, я, впрочем не в Житомире, а в 20 верстах от него, на заводе. Здесь же и Энна. Дух ее стал еще тоньше, еще разнообразнее, и она так нежна и оторвана от жизни, что хочется плакать и извиняться перед нею за грубость этой жизни. Ты хорошо сказала про нее, что она “Нестеровская девушка”. Кстати, от одного состава для ращения волос (она вечно боится остаться без волос) ее волосы стали светлыми, золотыми, бронзово-золотыми. Это редко и красиво. Жизнь на заводе по свистку правильная, тихая – если бы не некоторые внутренние бури. В 12 часов ночи мы аккуратно ходим в завод, в лабораторию химика, у которого гостим. До 12-ти дня он дежурит, до 7-ми вечера спит и мы все время живем с Энни наедине. Я чувствую к ней нежность до слез и боюсь, что вот-вот ее не станет. Так чувствуется – она хочет умереть. У нас обжитой дивный парк над рекой. Вековые сосны и пихты в лунные ночи – какая-то сказка. Слишком хорошо, слишком печально, слишком пустынно. Но в общем – хорошо. Много тишины. Пишу понемногу стихи и прозу. Написала фельетон о Чехове для “Волыни”. Главная работа “богов презревший, самовластный, богоподобный человек”, т. е., Леонардо да Винчи.

Поклон и поцелуи по обычному распределению.

Мой адрес по-прежнему: Редакция “Волыни”.

И непременно пришли адрес Тали. Я соскучилась по ее письмам.

32. 11 ноября 1900

Воронеж – Киев

Мой милый старый товарищ соскучился по моём духовном Я? Мне самой хотелось бы услышать и узнать о нем что-нибудь определенное. Но оно живет далеко от меня, зловеще тихо, готовясь к чему-то. А я без него жила в пестром полусне страстей и “внешних впечатлений”. За это время я написала 4–5 стихотворений. Из них признаю и усыновляю только одно. Пришлю его в следующем письме, теперь не хочется писать. Вернулась домой третьего дня. Не заехала в Киев, потому что стремилась к маме кратчайшей дорогой через Брест, Гомель, Бахмач. Очень соскучилась по маме, страшно хотелось увидеть ее. Но в Бахмаче на грязной платформе во время пересадки меня окликнул Даниил Григорьевич [402] Балаховский. и мы поехали с ним дальше в 1-ом классе, и он убеждал меня заехать в Пены. Экспромт совершился, и я пробыла в Пенах 3 дня. Меня пленила пенская жизнь, одиночество, дети, необозримые поля, белые березы перед окнами столовой, т. ч. я почти решила скоротать зиму там. С.И. и Д.Г. и детки горячо и нежно меня об этом просили. Через неделю еду в Москву. Пока пиши, родная на Воронеж. Целую всех. Ай-Ай крепко-крепко в розовый носик.

P.S. Я написала детскую пьесу “Весенняя сказочка”.

33. 5 января 1901

Воронеж – Киев

Письмо твое, дорогой Нилок, получила. И жду нового.

Здесь центр дня, артерия, связывающая людей с жизнью – почтил он и письма. Снег идет день и ночь, площади и улицы заметены, нет проходу и проезду, и некому проходить и проезжать. Сейчас расчищали дороги к сараю и к воротам, жду Николю из каприза к обеду и в ожидании пишу тебе. Заеду ли я к вам? Если бы довольно денег было, заехала бы несмотря на то, что “отпущена” (я люблю иногда игру в зависимость и подвластность) только в Воронеж. И если деньги будут – жду разных получений – заеду и поживу у вас, а там еще куда-нибудь. Меня томит жизнь на одном месте. Хочется, собственно, куда-нибудь, где горы, моря, пустыни – но за невозможностью видеть это, хочется хоть не видеть того, что видишь каждый день. Часто и с отрадой думаешь о той предельной станции, где скитающийся дух возвращается в лоно отчее. Если бы у меня были дети, я бы порою бы жалела, что им далеко до этой станции, и столько неудобств, столько кружения, пока дождутся до нее.