Билл Клинтон - Моя жизнь

С самого начала мой помощник по национальной безопасности Тони Лейк заявил, что об успехе во внешней политике часто судят по тому, удалось ли предотвратить возникновение проблем или снять их остроту до того, как они начали создавать трудности и попали в заголовки газет. «Если мы действительно хорошо работаем в этой области, — сказал он, — общественность может никогда об этом не узнать, потому что собаки не будут лаять». Когда я вступил в должность президента, существовала целая псарня, полная лающих охотничьих собак, причем громче всех звучали голоса России и Боснии, а некоторые другие страны, включая Сомали, Гаити и Северную Корею, ворчали на заднем плане, так же, как и Япония, когда речь шла о ее торговой политике.

Распад Советского Союза и крах коммунистической системы в странах Варшавского договора позволяли надеяться на то, что впервые в истории Европа может стать демократической, мирной и единой. Произойдет ли это, зависело от ответов на четыре важных вопроса: объединятся ли Восточная и Западная Германия; станет ли Россия подлинно демократической, стабильной, не имперской страной; какая судьба ждет Югославию, объединявшую провинции с пестрым по этническому составу населением, которые раньше сплачивала железная воля маршала Тито; будут ли Россия и бывшие коммунистические страны интегрированы в Европейский союз и трансатлантический альянс НАТО с участием США и Канады.

К тому времени, когда я стал президентом, Германия уже объединилась под руководством дальновидного канцлера Гельмута Коля при активной поддержке президента Буша, хотя некоторые страны Европы возражали против обретения возрожденной Германией политической и экономической мощи. Три других вопроса оставались открытыми, и я знал, что одна из моих главных обязанностей как президента — добиться, чтобы на них были даны правильные ответы.

Во время предвыборной кампании и президент Буш, и я выступали за оказание помощи России. Сначала я выступал за это более активно, чем он, однако под влиянием бывшего президента Никсона Буш объявил, что семь крупнейших индустриальных стран — членов «Большой семерки» (США, Германия, Франция, Италия, Великобритания, Канада и Япония) предоставят 24 миллиарда долларов на поддержку демократии и экономических реформ в России. В июне 1992 года, когда Ельцин прибыл в Вашингтон в качестве президента совей страны, он выражал благодарность Бушу и открыто поддерживал его переизбрание на пост президента. Как я уже упоминал ранее, Ельцин действительно согласился 18 июня нанести мне визит вежливости и прибыть в Блэр-хаус. Наша встреча состоялась благодаря дружбе между министром иностранных дел России Андреем Козыревым и госпожой Тоби Гати — одной из моих советников по внешней политике. Меня не тревожило, что Ельцин поддерживает Буша; я просто хотел, чтобы он знал: в случае моего избрания он может рассчитывать на мою помощь.

В ноябре, через день-два после выборов, Ельцин позвонил, чтобы поздравить меня, и предложил мне как можно скорее посетить Москву и в связи с усилением оппозиции в России подтвердить своим визитом, что Америка поддерживает его реформы. Ельцину предстояла трудная задача. Он был избран на пост президента России в июне 1991 года, когда Россия еще была частью распадавшегося Советского Союза. В августе заговорщики, намеревавшиеся совершить государственный переворот, поместили советского президента Михаила Горбачева под домашний арест в его летней резиденции на Черном море. Российские граждане в знак протеста вышли на улицы Москвы. Кульминацией этих драматических событий стал момент, когда Ельцин, находившийся у власти всего два месяца, взобрался на танк перед российским Белым домом — зданием парламента, которое осаждали заговорщики, и призвал народ России защитить с трудом завоеванную демократию. По существу, он говорил реакционерам: «Вы можете украсть нашу свободу, но только через мой труп». Героический призыв Ельцина активизировал внутреннюю и международную поддержку, и переворот провалился. К декабрю Советский Союз распался на несколько независимых государств, и его место в Совете Безопасности ООН заняла Россия.

Однако проблемы Ельцина на этом не закончились. Реакционные элементы, недовольные потерей власти, выступили против его намерения вывести советские войска из балтийских стран — Эстонии, Литвы и Латвии. России грозила экономическая катастрофа, когда на развалинах советской экономики были начаты ориентированные на создание свободного рынка реформы, что привело к росту инфляции и продаже государственных активов по низким ценам новому классу сверхбогатых предпринимателей, «олигархов», по сравнению с которыми американские бароны-разбойники конца XIX века выглядели, как священники-пуритане. В вакуум, возникший в результате краха советского государства, проникли структуры организованной преступности, которые распространили свои щупальца по всему миру. Ельцин разрушил старую систему, однако не смог построить новую. Он не сумел установить хорошие рабочие отношения с Думой — парламентом России, отчасти потому, что по характеру не был склонен к компромиссам, а отчасти потому, что в Думу входило много людей, тосковавших по старому или столь же репрессивному новому порядку, основанному на экстремистском национализме. Хищники были готовы разорвать Ельцина на части, и мне хотелось ему помочь. Меня призывал к этому и Боб Страус, которого президент Буш направил в Москву в качестве нашего посла, хотя тот был убежденным демократом и бывшим председателем Национального комитета демократической партии. Страус сказал, что я могу работать с Ельциным и дать ему хорошие политические советы, и призвал меня сделать и то, и другое.

Я был склонен принять приглашение Ельцина посетить Россию, однако Тони Лейк считал, что Москва не должна стать первой столицей иностранного государства, где я побываю, а остальные члены моей команды заявили, что это может отвлечь внимание от нашей внутренней программы. Они выдвигали убедительные аргументы, однако США были очень заинтересованы в успехе России, и мы, уж конечно, не хотели, чтобы к власти в этой стране пришли сторонники жесткого курса, коммунисты или националисты-экстремисты. Борис облегчил трудную для меня ситуацию, предложив встретиться в приемлемой для нас обоих третьей стране.

Примерно в это же время я убедил моего старого друга и соседа по квартире времен Оксфорда, Строуба Тэлботта, перейти из журнала Time на работу в Госдепартамент, чтобы помочь нам определиться в вопросах политики, касающихся бывшего Советского Союза. К тому времени мы со Строубом обсуждали историю России и политическую ситуацию в этой стране уже почти двадцать пять лет. С тех пор как Строуб стал переводчиком и редактором мемуаров Хрущева, он знал Россию и ее народ лучше и любил их больше, чем кто-либо другой из моих знакомых. За его профессорской внешностью скрывались острый аналитический ум и богатое воображение, и я верил его суждениям и готовности говорить мне правду без прикрас. В руководстве Госдепартамента не существовало должности, отражающей то, чем должен был, на мой взгляд, заниматься Строуб, поэтому этот пост был создан с благословения Уоррена Кристофера и с помощью Дика Холбрука, руководителя инвестиционного банка и умудренного опытом специалиста по внешней политике, который консультировал меня во время предвыборной кампании, а затем стал одной из ключевых фигур в моей администрации.