Билл Клинтон - Моя жизнь

Хотя проведенный опрос общественного мнения показал, что 75 процентов американцев против того, чтобы предоставлять России больше денег, и хотя мы уже вели трудную борьбу за экономическую программу, я считал, что у нас нет иного выхода, как продолжать продвигаться в этом направлении. Америка израсходовала триллионы долларов на оборону, чтобы одержать победу в холодной войне, мы не могли позволить себе пойти на риск ее возобновления из-за менее чем двух миллиардов долларов и неблагоприятных результатов опроса общественного мнения. К удивлению моих сотрудников, лидеры Конгресса, в том числе республиканцы, со мною согласились. На встрече, которую я организовал, чтобы способствовать принятию Конгрессом комплексной программы помощи России, сенатор Джо Байден, председатель сенатского Комитета по международным отношениям, активно ее поддержал. Боб Доул согласился с нами благодаря аргументу, что мы не хотим «испортить» эпоху после холодной войны, так, как это сделали страны, победившие в Первой мировой. Их близорукость в значительной степени способствовала началу Второй мировой войны, во время которой Доул так героически сражался. Ньют Гингрич горячо выступил за оказание помощи России, заявив, что это «серьезный определяющий момент» для Америки и что мы должны поступить правильно. Как я сказал Строубу, Ньют старался «перещеголять меня в поддержке России», что меня только обрадовало.

В начале нашей встречи 3 апреля создалась неловкая ситуация, когда Ельцин стал объяснять, что ему приходится балансировать на тонкой грани между тем, чтобы получить американскую помощь для перехода России к демократии, и не выглядеть при этом так, словно он находится под башмаком у Америки. Когда мы перешли к обсуждению деталей нашей комплексной программы помощи, он сказал, что она ему нравится, но необходимо выделить более значительные средства на строительство жилья для военных, которых он возвращал на родину из балтийских государств и многие из которых жили в палатках. После того как мы решили этот вопрос, Ельцин внезапно перешел в наступление. Он потребовал, чтобы я отменил поправку Джексона-Вэника — закон, принятый в 1974 году и увязывавший режим наибольшего благоприятствования в торговле с США со свободой эмиграции из России, и отдал распоряжение, чтобы в США прекратили отмечать Неделю порабощенных наций [36] Выражение «порабощенные нации» применялось в отношении народов СССР и стран Восточной Европы в 50-х годах, в разгар холодной войны. — Прим. ред. , учрежденную для привлечения внимания к господству Советского Союза над такими странами, как Польша и Венгрия, ставшими теперь свободными. Оба эти закона были преимущественно символическими и не оказывали реального влияния на наши отношения, и я не мог расходовать политический капитал на их изменение и в то же время добиваться принятия решения об оказании реальной помощи России.

После первой встречи мои сотрудники были обеспокоены тем, что Ельцин ведет себя со мной так же напористо, как Хрущев с Кеннеди на их знаменитой встрече в Вене в 1961 году. Они не хотели, чтобы я выглядел слабым. Меня это не тревожило, поскольку эта историческая аналогия в данном случае была неуместной. Ельцин вовсе не старался представить меня в невыгодном свете, чего пытался добиться Хрущев в отношении Кеннеди; он просто стремился сам хорошо выглядеть — из-за своих врагов на родине, пытавшихся с ним покончить. В неделю, предшествовавшую нашей встрече в верхах, они попытались объявить ему в Думе импичмент, что им не удалось, хотя за эту резолюцию проголосовали многие. Я был готов к демонстративным жестам, если это могло помочь удержать Россию на правильном пути.

Во второй половине дня мы договорились о том, как институционально закрепить наше сотрудничество, учредив комиссию, которую возглавили вице-президент Гор и российский премьер-министр Виктор Черномырдин. Эту идею предложили Строуб и Георгий Мамедов, заместитель министра иностранных дел России, и она оказалась более плодотворной, чем мог бы предположить любой из нас, преимущественно благодаря постоянным и целенаправленным усилиям, предпринимавшимся в течение нескольких лет Алом Гором и его российскими коллегами для решения великого множества сложных и спорных проблем.

В воскресенье, 4 апреля, мы встретились в более официальной обстановке, чтобы обсудить проблемы безопасности, причем Ельцин и его советники сидели за столом напротив меня и моих консультантов. Как и прежде, Ельцин начал разговор весьма агрессивно, потребовав, чтобы мы изменили свои позиции по контролю над вооружениями и открыли американские рынки для таких российских продуктов, как, например, стартовые комплексы для запуска спутников, не требуя контроля над экспортом, на основе которого были бы запрещены поставки российской военной техники в такие враждебные Америке страны, как Иран и Ирак. При поддержке нашего прагматичного эксперта Линн Дэвис я занял жесткую позицию в отношении контроля над экспортом и отклонил требования, касающиеся контроля над вооружениями, передав их для дальнейшего изучения нашим сотрудникам.

Атмосфера стала более благоприятной, когда мы перешли к проблемам экономики. Я охарактеризовал комплексную программу в этой области как «сотрудничество», а не как «помощь», затем попросил Ллойда Бентсена изложить предложения, которые мы намеревались внести на совещании «Большой семерки» в Токио. Ельцин встревожился, когда понял, что мы не можем предоставить ему средства до референдума, намеченного на 5 апреля. Хотя я не мог дать Борису чек на 500 миллионов долларов, который был ему нужен, на пресс-конференции, состоявшейся после нашей заключительной встречи, я со всей определенностью заявил, что в Россию поступит крупная финансовая помощь, поскольку США поддерживают демократию в этой стране, ее реформы и ее руководителя.

Я покидал Ванкувер, еще больше веря в Ельцина и лучше понимая масштабы стоявших перед ним проблем и его непреклонную решимость сними справиться. Он мне нравился. Ельцин был похож на большого медведя и полон бросающихся в глаза противоречий. Он вырос в трудных условиях, и по сравнению с ним у меня было детство как у Рокфеллера. Он мог бы показаться грубым, однако обладал острым умом, позволявшим ему схватывать все тонкости ситуации. В какой-то момент он мог нападать, а в следующую минуту — обнимать вас. Он попеременно казался то трезво расчетливым, то искренне эмоциональным, то мелочным, то щедрым, то недовольным всем миром, то очень веселым. Однажды, когда мы вместе шли по коридору моего отеля, один российский журналист задал ему вопрос, доволен ли он нашей встречей. Он быстро ответил: «Доволен? Нельзя быть довольным, если рядом нет красивой женщины. Но я удовлетворен». Всем известно о пристрастии Ельцина к водке, но в целом на всех наших встречах он всегда был собран, хорошо подготовлен и достойно представлял свою страну. В сравнении с вполне реалистичными альтернативными вариантами можно сказать, что России повезло, что он оказался у руля. Ельцин любил свою страну, ненавидел коммунистическую систему и хотел, чтобы Россия была великой державой и шла правильным путем. Когда кто-нибудь язвительно упоминал о пристрастии Ельцина к выпивке, я вспоминал слова, якобы сказанные Линкольном, когда вашингтонские снобы позволили себе аналогичную критику в адрес генерала Гранта, на тот момент, безусловно, самого энергичного и успешного полководца Гражданской войны: «Узнайте, что он пьет, и давайте это другим генералам».