Билл Клинтон - Моя жизнь

Поэтому я рад, что тогда, на корабле, преодолел свой страх перед спиртным и понял, что меня не тянет к выпивке. У меня было достаточно проблем и без этого.

Самым лучшим в морском путешествии, однако, было то, ради чего оно и задумывалось, — общение с другими стипендиатами Родса. Я старался побеседовать со всеми, слушал их рассказы, учился у них. Академические успехи многих из них были гораздо более внушительными, чем у меня, а кое-кто активно участвовал в антивоенных выступлениях, в студенческом самоуправлении и предвыборных кампаниях Маккарти и Кеннеди. Некоторые из тех, кто вызывал у меня наибольшую симпатию, стали моими друзьями на всю жизнь, и на удивление многие занимали в годы моего президентства важные административные посты: афроамериканец Том Уильямсон, член студенческой футбольной команды Гарварда, работавший юрисконсультом в Министерстве труда в годы моего первого президентского срока; Рик Стернс, выпускник Стэнфорда, который привлек меня к участию в предвыборной кампании Макговерна и которого я назначил федеральным судьей в Бостоне; Строуб Тэлботт, редактор Yale Daily News , ставший моим специальным советником по России и заместителем госсекретаря после блестящей карьеры в журнале Time ; Дуг Икли, в период учебы на юридическом факультете мой сосед по комнате, а впоследствии председатель совета директоров Корпорации юридических услуг; выходец из Бруклина Алан Берсин, еще один выпускник Гарварда и футболист, которого я назначил федеральным прокурором в Сан-Диего, где он до сих пор работает главным инспектором школ; Уилли Флетчер из Сиэтла, штат Вашингтон, назначенный мною в апелляционный суд девятого округа; Боб Райх, уже в то время заводила в нашей компании, занимавший пост министра труда в течение моего первого срока на посту президента. Деннис Блэр, выпускник Военно-морской академии, к тому времени, когда я стал президентом, был уже адмиралом в Пентагоне, а позднее командовал нашими вооруженными силами в Тихоокеанском регионе, но, надо заметить, всего этого он добился без моей помощи.

В последующие два года каждый из нас по-своему относился к Оксфорду, однако общим для всех было чувство неопределенности и беспокойства за то, что происходило дома: нам очень нравилось учиться, и тем не менее мы постоянно задавались вопросом, какого черта мы здесь делаем. Большинство из нас не ограничивались лекциями и семинарами. Общение друг с другом, чтение книг, экскурсии казались более важными, особенно для тех из нас, кто думал, что все это скоро закончится. Два года спустя процент американцев среди выпускников — стипендиатов Родса был ниже, чем в любом из предыдущих выпусков. Однако, полные юношеского беспокойства, за годы учебы в Оксфорде мы, пожалуй, больше узнали о себе и о жизненных ценностях, чем подавляющая часть наших предшественников.

Через пять дней, сделав короткую остановку в Гавре, мы наконец прибыли в Саутгемптон, где получили первое впечатление об Оксфорде в лице сэра Эдгара «Билла» Уильямса, хранителя дома Родса. Он встречал нас на причале в котелке, плаще и с зонтом в руках, больше напоминая английского денди, чем человека, в годы Второй мировой войны служившего начальником разведки при штабе фельдмаршала Монтгомери.

Билл Уильямс проводил нас к автобусу. Было темно и дождливо, поэтому мы почти ничего не увидели. В Оксфорд мы прибыли примерно в одиннадцать вечера, и все заведения, где можно было бы перекусить, уже закрылись. Свет горел лишь в небольшом автофургоне на Хай-стрит, где продавались хот-доги, плохой кофе и готовые закуски. Он находился рядом с Юниверсити-Колледж, в котором мне предстояло учиться. Мы вышли из автобуса и оказались в четырехугольном дворе, который был построен еще в XVII веке, где нас встретил Дуглас Миллин, главный привратник, контролировавший доступ на территорию колледжа. Миллин был сварливым старым чудаком и до того, как поступить на работу в колледж, служил в военно-морском флоте. Он был очень умен, однако умело скрывал это за потоком добродушных насмешек, причем особенно любил подтрунивать над американцами. Первое, что он сделал, — это проехался на счет Боба Райха, чей рост бы меньше пяти футов. «Ну вот, — произнес Миллин, — обещали прислать четырех янки, а прислали только трех с половиной». Он никогда не упускал случая посмеяться над нами, но за его насмешками крылись мудрость и глубокое знание людей.

В последующие два года я часто беседовал с Дугласом. Перемежая свою речь крепкими английскими выражениями, вроде «что за дьявольщина!», он рассказывал мне о порядках в колледже. От него я узнал много историй о ведущих профессорах и персонале. В своих беседах мы обсуждали и текущие проблемы, в том числе различия между вьетнамской войной и Второй мировой. В последующие двадцать пять лет каждый раз, бывая в Англии, я неизменно навещал Дугласа, чтобы проверить, правильно ли я воспринимаю реальность. В конце 1978 года, после моего первого избрания губернатором Арканзаса, я отправился в Англию вместе с Хиллари, чтобы провести там столь необходимый нам отпуск. Когда мы, приехав в Оксфорд, шли через главные ворота колледжа, я очень гордился собой. Пока не увидел Дугласа. Тот, конечно, не упустил случая посмеяться. «Клинтон,— сказал он, — я слышал, тебя только что выбрали королем какого-то захолустья, где все население — три человека и одна собака». Я обожал Дугласа Миллина.

Мои комнаты находились в глубине, позади библиотеки, в месте, которое называлось Хеленз-корт в честь жены прежнего главы колледжа. Два стоящих друг против друга здания разделяло небольшое, со всех сторон закрытое пространство. В более старом здании, находившемся слева, было две двери, за которыми на первом и втором этажах располагались жилые блоки. Я жил в левом крыле общежития на втором этаже, куда можно было попасть через дальний вход. Мне отвели крошечную спальню и небольшой кабинет, которые когда-то вместе составляли одну большую комнату. Туалет находился на первом этаже, к нему вела неотапливаемая лестница. Душ, к счастью, располагался на моем этаже, и иногда из него даже текла теплая вода. В современном здании, находившемся справа, последипломные студенты размещались в двухуровневых квартирах. В октябре 2001 года я помогал Челси устроиться в квартире со спальней как раз напротив тех комнат, где сам жил тридцать три года назад. Это был один из тех бесценных моментов, когда под лучами солнца меркнет все, что отравляет нашу жизнь.

Проснувшись на следующий день, я сразу же познакомился с одной из достопримечательностей оксфордской жизни — «служителем» Арчи, который поддерживал порядок в комнатах Хеленз-корт. Я вообще-то привык сам застилать постель и убирать за собой, однако постепенно сдался и позволил Арчи выполнять работу, которой он до встречи со мной занимался без малого пятьдесят лет. Это был тихий, добродушный человек, к которому я и другие студенты через некоторое время почувствовали искреннюю привязанность и уважение. На Рождество и другие праздники нам полагалось преподносить служителю скромный подарок, да большинство из нас и не могло бы позволить себе большего на стипендию Родса, составлявшую 1700 долларов в год. Арчи оповестил всех о том, что если он и хотел получить что-то в подарок, так это несколько бутылочек «Гиннес стаут» — темного ирландского пива. За год пребывания в Хеленз-корт Арчи получил от меня немало бутылок пива, иногда я и сам составлял ему компанию. Арчи был настоящим ценителем этого напитка, и благодаря ему я тоже его полюбил.