Билл Клинтон - Моя жизнь

Я не только учился, но еще и работал в двух местах. Хотя я получал стипендию и средства на основе двух разных студенческих займов, мне были нужны деньги. Несколько часов в неделю я работал у местного адвоката Бена Мосса, занимаясь правовым анализом и выполняя различные поручения. Как-то раз мне надо было доставить документы по одному адресу. Поднимаясь по лестнице на третий или четвертый этаж многоэтажного дома, находившегося в бедном районе в центре города, я прошел мимо человека с остекленевшими глазами и шприцем в руке— он, видимо, только что накачал себя героином. Я отдал документы адресату и как можно скорее оттуда ушел.

Другая моя работа была менее опасной и более интересной. В рамках правоприменительной программы я преподавал уголовное право студентам последнего курса в Университете Нью-Хейвена. Моя работа финансировалась на основе Федеральной программы содействия соблюдению законов, проведение которой в жизнь только началось при Никсоне. Целью этих занятий было подготовить больше профессиональных юристов, которые на конституционной основе могли бы производить аресты, обыски и конфискации. Мне часто приходилось готовить свои лекции поздно вечером накануне того дня, когда я их читал. Нередко, чтобы не заснуть, я готовился к ним в ресторанчике «Элм-стрит», находившемся примерно в квартале от нашего дома. Там подавали очень вкусный кофе и фруктовый пирог. Ресторанчик был открыт всю ночь и полон персонажей ночной жизни Нью-Хейвена. По ночам посетителей обслуживал Тони, дяде которого, греческому иммигранту, принадлежало это заведение. Когда я трудился не покладая рук, он бесплатно наливал мне все новые порции кофе.

Улица, на которой находился этот ресторанчик, была границей, разделявшей территорию, на которой работали две группы уличных проституток. Время от времени их уводили полицейские, однако очень скоро они возвращались и продолжали свою «работу». Проститутки часто заходили в ресторанчик, чтобы согреться и выпить кофе. Когда они узнали, что я учусь на юридическом факультете, некоторые стали заходить в мой закуток в надежде получить бесплатную юридическую консультацию. Я делал для них все что мог, но ни одна из них не последовала моему самому лучшему совету — найти другую работу. Однажды ночью за мой столик сел высокий чернокожий трансвестит и сказал, что его клуб хочет разыграть в лотерею телевизор, чтобы заработать денег; он хотел выяснить, не будет ли ее проведение нарушением закона, запрещающего азартные игры. Как я узнал впоследствии, в действительности парень беспокоился из-за того, что телевизор был похищен и «пожертвован» клубу одним его другом, который скупал краденые вещи, а потом со скидкой их перепродавал. Как бы то ни было, я сказал ему, что другие организации постоянно проводят лотереи и привлечение его клуба к судебной ответственности крайне маловероятно. В благодарность за мой мудрый совет он дал мне лотерейный билет, который стал единственным «гонораром», полученным мной в ресторанчике «Элм-стрит». Я не выиграл телевизор, но, когда получил лотерейный билет, на котором жирным шрифтом было напечатано название клуба — «Чернокожие уникумы», у меня появилось чувство, что мне хорошо заплатили.

Четырнадцатого сентября, когда мы с Хиллари входили в кафе «Блубелл», ко мне подошел какой-то человек, сказавший, что я должен срочно позвонить Строубу Тэлботту. Они с Брук гостили в Кливленде у его родителей. Опуская мелочь в щель телефона-автомата рядом с кафе, я чувствовал сильное беспокойство. К телефону подошла Брук и сказала, что Фрэнк Алл ер покончил с собой. Ему недавно предложили работу в бюро Los Angeles Times в Сайгоне, он принял это предложение и поехал в родной Спокан, по-видимому, в хорошем настроении, чтобы собрать вещи и подготовиться к поездке во Вьетнам. Я думаю, он хотел своими глазами увидеть войну, против которой выступал, и написать о ней. Возможно, Фрэнк намеревался сам встать на пути зла, чтобы доказать, что он не трус. Но все эти события были внешней стороной жизни моего товарища, а покончить с собой его заставило то, что творилось в его душе.

Друзья Фрэнка испытали потрясение, хотя, возможно, мы предполагали, что это может случиться. За шесть недель до этого я записал в своем дневнике, что он снова хандрит, поскольку ему пока не удалось найти работу в газете во Вьетнаме или в Китае. Я отметил, что «Фрэнк в полном упадке, как эмоциональном, так и физическом, под влиянием переутомления, трудностей и огорчений нескольких последних лет, которые он пережил преимущественно в одиночку». Близкие друзья Фрэнка, рационально мыслившие люди, считали, что, если наладится внешняя сторона его жизни, это положит конец и внутреннему разладу. Однако, как я понял в тот страшный день, депрессия полностью лишает человека способности мыслить разумно. Это болезнь, из-за которой, если она зашла далеко, на человека уже не влияют разумные доводы супругов, детей, любимых и друзей. Я думаю, что не понимал этого, пока не прочел мужественный рассказ моего друга Билла Стайрона «Зримая тьма: мемуары о безумии» (Darkness Visible: A Memoir of Madness) о его собственной борьбе с депрессией и мыслями о самоубийстве. Когда Фрэнк покончил с собой, я испытал одновременно горе и гнев: на него я сердился за то, что он это сделал, а на себя — за то, что не заметил, как развивались события, и не убедил его обратиться за помощью к специалистам. К сожалению, тогда я не знал того, что знаю сейчас, хотя, возможно, это ничего бы не изменило.

После смерти Фрэнка я утратил свой обычный оптимизм и интерес к учебе, политической деятельности и людям. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не Хиллари. Когда мы начали встречаться, у нее был недолгий период неверия в собственные возможности, но на людях она всегда выглядела такой сильной, что, мне кажется, об этом не знали даже самые близкие ее друзья. То, что Хиллари тогда открыла мне свою душу, укрепило мои чувства к ней. Теперь уже я нуждался в ее поддержке. И она пришла на помощь, напомнив мне, как важно все то, что я узнаю, делаю и думаю.

Во время весеннего семестра я скучал на всех занятиях, за исключением лекций по предмету «Доказывание», которые читал Джеффри Хазард. Правила, определявшие, что приемлемо и что неприемлемо на справедливом судебном разбирательстве, и процесс выдвижения честных и обоснованных аргументов на основе имеющихся фактов были для меня очень интересны и производили неизгладимое впечатление. Занимаясь как политической деятельностью, так и юриспруденцией, я всегда старался выдвигать аргументы, которые подтверждались реальными фактами.

Эта дисциплина имела большое значение во время важного для меня мероприятия весеннего семестра — ежегодного судебного состязания, которые проводил Союз барристеров. 28 марта мы с Хиллари участвовали в полуфинале, когда выбирают четырех студентов и двух дублеров для проведения полномасштабного судебного разбирательства, сценарий которого должен написать студент третьего курса. Мы выступили хорошо и оба одержали победу.