Александр Панцов - Чан Кайши

— Чэнь Цзюнмин (в правительстве Суня он занял посты военного министра и министра внутренних дел. — А. П.) сейчас предоставил себя в полное распоряжение партии, и доктор Сунь уехал в Кантон, чтобы возглавить там военное правительство, целью которого является подготовка экспедиции против северных милитаристов. Мы должны забыть обо всех разногласиях и держаться все вместе на юге.

Но Чан был непреклонен.

— Требовать от меня, чтобы я поехал <���на юг> и работал там, — заявил он, — это все равно что требовать, чтобы я укоротил свою жизнь!

Из разговора ничего не вышло. «Кровные братья» накричали друг на друга, и Дай хлопнул дверью. Правда, после этого они обменялись вежливыми письмами, которые дают дополнительное представление как о характере Чан Кайши, так и о его политических позициях в то время. В первом из них от 5 января 1921 года Чан признал: «Да, у меня плохой характер, и мне обычно недостает хороших манер… Я не контролирую себя, становлюсь грубым и легко взрываюсь». На это Дай ответил через неделю: «Когда я столкнулся с твоей яростью, для которой не было никаких оснований, я почувствовал себя крайне удрученным… Ты, мой старший брат, чрезвычайно упрям, и исправить тебя почти невозможно. Любая мелочь вызывает у тебя неконтролируемый приступ гнева. Обращаясь с людьми таким образом, ты самого себя подвергаешь смертельной опасности. По крайней мере, это может повредить твоей карьере». Чан возразил: «Мой старший брат, ты не можешь представить сложность тамошней <���Гуандунской> ситуации… Они выбрасывали меня, когда я им не был нужен, и умоляли вернуться, когда во мне возникала потребность. Как я могу терпеть такое обращение? Я что, узколобый?

Может быть. Но мы не должны чувствовать себя дураками и дерьмом… Я говорил, что у меня плохой характер, не подходящий для общества. Мне надо оставить друзей и жить одному в горах или пустыне. Возможно, тогда я проживу дольше».

И все же Чан задумался над словами «кровного брата». Воздействовали на него и четыре телеграммы Сунь Ятсена, посланные ему из Кантона в течение двух последующих месяцев. Получил он письма и от других товарищей по партии, которые, как и Дай Цзитао, умоляли его пожертвовать своим эго ради общего дела.

После тяжелой душевной борьбы 20 января 1921 года он все же решил поехать в Кантон, но только тогда, когда Гуандунская армия объявит мобилизацию для похода в провинцию Гуаней. Это бы означало начало Северного похода, за который ратовали и Сунь Ятсен, и он сам. Чан даже подготовил для Сунь Ятсена новый детальный план этого похода, на этот раз рассчитывая после Гуаней захватить Сычуань, а потом Шэньси и Хубэй. То есть вместо восточного направления, вдоль побережья Фуцзяни и Чжэцзяна, он теперь настаивал на западном.

Встретившись с вождем партии в Кантоне, куда он наконец приехал в начале февраля 1921 года, Чан вновь высказал ему сомнения в преданности Чэнь Цзюнмина, но Сунь Ятсен повторил то, что написал в письме: «Постарайся наладить сотрудничество с нашими друзьями. Время работает на нас».

Чан постарался, но ненадолго. Через две недели он опять уехал в Шанхай, подав прошение об отставке. Сунь Ятсену же оставил письмо, в котором, в частности, подчеркнул: «Господин Чэнь Цзюнмин… никогда не будет уважать партию и никогда не будет уничтожать ее врагов. <���Впрочем> я надеюсь, Вы сможете изменить его, направив <���на путь истины>».

Но Сунь не прислушался к совету пусть и строптивого, но верного ученика. 7 апреля 1921 года в Кантоне Сунь Ятсен был провозглашен «чрезвычайным президентом Китайской Республики» и 5 мая официально вступил в должность. (На самом деле он контролировал только часть Южного Китая, но так звучало солиднее.)

Чан же находился в Сикоу. Его мать давно уже была больна, и он старался облегчить ее страдания. Но тут он получил телеграмму от Сунь Ятсена: северные милитаристы неожиданно объявили о начале похода на юг, против кантонского правительства, и вождь Гоминьдана просил о помощи. Чэнь Цзюнмин тоже умолял вернуться.

Телеграммы от Суня, Чэня и других соратников по партии следовали одна за другой. 21 апреля 1921 года Сунь даже сообщил Чану, что, как тот и хотел, он объявил мобилизацию. И во второй половине мая Чан (в седьмой раз!) выехал на юг.

Но на третью ночь по прибытии он увидел странный сон: перед ним вдруг выросла гора, вся покрытая белым снегом. Белый, как мы помним, цвет траура в Китае, и Чан ужасно разволновался. Сон оказался вещим: на следующий день он получил депешу из родной деревни о том, что матери стало хуже. Тут уж и Сунь Ятсен не мог его задерживать. 27 мая Чан отплыл из Кантона и уже 31 мая в полночь был в Сикоу. В операции по покорению Гуаней, которая началась в июне, он участия не принял.

Помочь матери, однако, он не мог и все дни был подавлен и озлоблен. Он не только любил мать больше всех на свете, но и считал ее самым близким другом. Теперь же чувствовал, что становится совершенно одинок, и ему не хотелось ни с кем общаться. «Фальшивых друзей у меня много, а настоящих мало, — записал он в дневнике, — эгоистов вокруг много, а тех, кто пожертвует всем для общего дела и друга, — мало. Поэтому я жажду одиночества, хочу обрубить все связи с внешним миром, но не могу».

Почтенная Ван тихо скончалась 14 июня 1921 года в 7 часов 49 минут утра на пятьдесят восьмом году жизни.

Чан был совершенно раздавлен. Тупо смотрел он на то, как собравшиеся в доме родственники и соседи, громко плача, перенесли тело покойной на так называемую «водяную постель», сбитую из трех досок в главной комнате. На ней потом женщины омыли тело, а ноги перевязали красным шнуром, чтобы покойница спокойно почивала и уже не могла подняться. Кто-то заклеил окна и занавесил семейный алтарь белой бумагой, кто-то вывесил на воротах дома белой листок с траурным объявлением, кто-то подвесил над телом покойницы мертвого петуха, чтобы смерть больше не заглядывала в этот дом: по местным поверьям, двух мертвецов Богу Смерти Яньвану было достаточно. Вскоре появились буддийские монахини из монастыря Золотого бамбука, в котором когда-то служила послушницей мать Чана, и стали распевать заупокойный молебен. Каждый из присутствующих вложил в руки покойницы свой волос, давая понять, что хочет быть вместе с ней при новом перерождении. Отрешенный Чан тоже вырвал у себя волос и вложил его в ледяную руку матери.

На следующий день гроб с телом перенесли в глубокий холодный погреб, где он должен был храниться до похорон: по совету геоманта (кстати, одного из старых членов Гоминьдана, приглашенного Чаном из Шанхая), они должны были состояться через пять месяцев — 23 ноября — именно этот день выпал благоприятным.

Через три дня Чан получил телеграмму с соболезнованиями и две тысячи китайских долларов от Сунь Ятсена, а также тысячу от Чэнь Цзюнмина. Вскоре пришли телеграммы от многих других товарищей по партии, в том числе «кровных братьев» — «цикады» Чжана и Дай Цзитао. Но Чан был неутешен. Он пожертвовал десять тысяч китайских долларов женскому монастырю Золотого бамбука, попросив использовать их для создания монастырской школы. После чего решил все финансовые вопросы с организацией торжественных похорон 23 ноября. Было решено, что они состоятся на вершине холма в двух л и (ли — китайская мера длины, равная 0,576 километра) к западу от Сикоу. К этому дню должна была быть готова могила и сооружен временный мемориал. (Постоянный мемориал должен был появиться через два года.) Предварительные работы по расчистке места и рытью могилы были оценены в три-четыре тысячи китайских долларов.