Александр Панцов - Чан Кайши

Она рано повзрослела, обнаружив, что привлекательна для мужчин, обожала красиво одеваться, и будучи уверена в своей неотразимости, переживала лишь по поводу своей склонности к полноте. «Я очень экстравагантна в одежде… Мой любимый лозунг: не ешь конфет, ни одной… Моя тайная печаль: я толстая», — писала она в дневнике. Желание любить и быть любимой с ранней юности переплеталось в ней со стремлением достичь славы и величия. Она и представить себе не могла, что может выйти замуж за обыкновенного человека. Говорят, правда, что до встречи с Чаном у нее были какие-то отношения с одним из друзей Т. В. Суна по имени Лю Цзивэнь, они якобы даже обручились. Но так ли это, никто точно не знает. Сам Лю, который, кстати, тоже не был простым человеком и занимал немало видных постов в Гоминьдане еще при Сунь Ятсене, это отвергал.

Чан нравился Мэйлин во всех отношениях. «Мое замужество с Чан Кайши было целиком моей идеей, — вспоминала она. — Еще будучи маленькой девочкой, я обожала героев». И еще: «Это был мой шанс. Вместе с мужем я буду работать не покладая рук для того, чтобы сделать Китай сильнее». Кроме того, добавляла она, «меня взволновали его горящие глаза… Я влюбилась в него».

Между тем военные успехи Чан Кайши все более беспокоили Бородина. Несмотря на то, что Чан после майского (1926 года) пленума ЦИК никаких новых мер против 126 коммунистов не предпринимал, «высокий политический советник» был убежден, что, взяв Шанхай, этот крупнейший промышленный и торговый центр страны, Чан тут же начнет убивать коммунистов. Еще во второй половине октября в Кантоне, за спиной Чана и «цикады» Чжана, Бородин созвал объединенное совещание ЦИК Гоминьдана с представителями провинциальных и особых городских комитетов этой партии. На совещание в основном собрались только левые. На нем была принята новая программа Гоминьдана, в которую, в частности, вошли требования коммунистов по крестьянскому вопросу: снижение арендной платы, ростовщического процента, облегчение налоговой эксплуатации и запрещение спекуляции. При этом впервые прозвучала критика в адрес и Чана, и «цикады» Чжана, а также было решено просить Ван Цзинвэя, жившего в то время во Франции, вернуться из «отпуска». Удар по Чану был точно выверенным.

В начале ноября Политический совет Центрального исполкома Гоминьдана принял решение перенести в Ухань резиденцию своего национального правительства, и через месяц первая группа министров (четверо мужчин плюс вдова Суня, Цинлин, — все левой ориентации) вместе с Бородиным перебралась на новое место. По дороге из Кантона, в одном из курортных местечек в горах Лушань в провинции Цзянси, поздно вечером 7 декабря Бородин встретился с Чан Кайши. Встреча двух старых знакомых прошла в напряженной обстановке. Бородин приехал в Ухань раздраженный.

Сразу же по приезде он встретился с командиром западной колонны генералом Тан Шэнчжи, которому дал понять, что больше не доверяет Чану и полагается только на Тана. «Тот, кто сможет честно осуществить идеи доктора Сунь Ятсена, станет величайшей фигурой в Китае», — заявил он генералу. Тан, субтильный мужчина с тонкими усиками и оттопыренными ушами, выпускник Баодинской военной академии и правоверный буддист, обрадовавшись, ответил: «Я готов следовать всем вашим указаниям». После этого Тан стал открыто твердить на всех углах: «Чан Кайши устал. Ему лучше бы отдохнуть, так как он не сможет ничего сделать в Цзянси. Если бы я возглавил армию, я бы атаковал не только Цзянси, но и Нанкин». Борьба с Чаном стала с тех пор и для Тана, и для Бородина настоящей идеей фикс.

КПК, советские советники, а также левые или притворявшиеся левыми гоминьдановцы вновь перешли в наступление внутри Гоминьдана, стремясь овладеть его руководящим аппаратом. На этот раз главным объектом их атаки стал, как мы видим, сам Чан, которого Политбюро ЦК ВКП(б) еще летом 1926 года перестало рассматривать как левого, начав относиться к нему как к центристу. Коммунисты начали с того, что стали распускать слухи: «Чан Кайши собирается пойти по пути Наполеона; он диктатор». И даже в противоречие фактам: «Он не хочет возвращения Ван Цзинвэя». (На самом деле Чан состоял в переписке с Ваном с сентября 1926 года и несколько раз просил «своего старшего брата» вернуться, чтобы взять на себя партийные дела. «У меня мало сил и способностей, — писал Чан. — Я не могу заниматься <���и армией,> и политическими делами». В начале октября он даже посылал во Францию к Вану «цикаду» Чжана и еще одного старого товарища, чтобы убедить «строптивца» вернуться, но все было тщетно.)

Слухи и сплетни поддерживал Бородин. Он же развернул кампанию против «цикады» Чжана. Стали раздаваться призывы типа: «Довольно с нас бестолкового, старого и немощного Чжан Цзинцзяна». Более того, по инициативе Бородина 13 декабря в Ухани было организовано так называемое Временное объединенное совещание партийноправительственных органов, взявшее на себя всю полноту власти в гоминьдановских районах. В данном случае Бородин действовал за спиной не только Чана и «цикады» Чжана, но и самого председателя национального правительства Китая Тань Янькая, который вместе со второй группой министров только собирался выехать из Кантона. Председателем Объединенного совещания был избран министр юстиции Сюй Цянь, один из наиболее непримиримых врагов Чан Кайши; в состав же помимо левых гоминьдановцев вошли три коммуниста.

Эмиссары Москвы явно играли с огнем. 31 декабря 1926 года к Чан Кайши из Кантона прибыли «цикада» Чжан, Тань Янькай и другие министры, входившие во вторую группу. Они были, понятно, обижены тем, что Временное объединенное совещание созвали без них, а потому решили не переезжать в «левый» Ухань. 1 января 1927 года они узнали, что Ухань был официально провозглашен столицей гоминьдановского Китая. В ответ 3 января Чан созвал в Наньчане совещание Политсовета ЦИК, высшего органа власти Гоминьдана, на котором большинством голосов было решено «временно разместить ЦИК партии и национальное правительство в Наньчане», окончательно решив вопрос о столице 1 марта на 3-м пленуме, созванном в том же городе. Тогда Бородин решил пойти на настоящий разрыв. «3 января 1927 года разрыв стал неизбежен, — признавался он впоследствии. — Мы <���не> держались за гнилую веревку Цзян <���Чан> Кайши, потому что уже 3 января мы шли на разрыв с Цзян Кайши».

11 января Чан, желая разрешить «недоразумения», отправился из Наньчана в Ухань. Но, проведя там неделю, ничего не добился. Бородин, коммунисты и левые гоминь-дановцы откровенно унижали его. На первом же банкете вечером 12 января Бородин, заговорив с Чаном (переводил Т. В. Сун), в грубой форме потребовал, чтобы тот во всем подчинялся уханьскому правительству, по существу, обвинив его в стремлении к диктатуре. Еле сдерживая гнев, он рассказал Чану — так, чтобы все слышали, — одну западную притчу о короле, который, не желая слушать ничьих мнений, вообще запретил министрам говорить, и тогда министры сказали ему: «Только собаки не разговаривают. И если вы, Ваше Величество, хотите, чтобы мы не разговаривали, найдите себе собак». Чан воспринял эти слова как публичное оскорбление. Он был настолько разъярен и обижен, что всю ночь после банкета не мог уснуть, а утром хотел даже покончить жизнь самоубийством: так ему было тяжело от мысли, что он «потерял лицо». Один же из его бывших друзей по Вампу, левый гоминьдановец, понимая, что после таких слов Бородина разрыв левого ГМД с Чаном неизбежен, напился и горько проплакал всю ночь.