Павел Басинский - Лев Толстой. Свободный Человек

Впрочем, это он напишет в семидесятые годы. С 1871-го Толстой выезжает в самарские степи лечиться кумысом почти ежегодно — вплоть до духовного переворота. Затем начинает делать кумыс самостоятельно, на одном из своих хуторов.

В одной из поездок его сопровождал старший сын Сергей. В воспоминаниях он описал, как в степи его отец буквально перерождался — и душевно, и физически. Среди башкир он слыл настоящим героем. Так, однажды он устроил скачки с ценными призами, а перед скачками — «борьбу на палке». Борцы садились друг против друга, брались за концы длинной крепкой палки и пытались поднять один другого в воздух. «Отец всех перетянул, — вспоминал Сергей Львович, — кроме Землянского старшины; он не смог его поднять просто потому, что старшина весил не менее десяти пудов (то есть более 160 килограммов. — П. Б.)».

Самарские земли настолько полюбились Толстому, что он решил приобрести здесь имение и разводить особую породу лошадей, скрещивая «башкирцев» с «англичанками». «Башкирцы» выносливы, но низкорослы, «англичанки» быстроходны и красивы. Идеальная, по мечте Толстого, должна была получиться лошадь для русской кавалерии. Из этого «прожекта», впрочем, ничего не вышло, как и из многих других задумок Толстого.

Но приобретение самарских земель едва не привело к знакомству Толстого и Достоевского.

Десятого марта 1878 года, находясь в Петербурге, где он оформил купчую крепость на приобретенную у барона Бистрома самарскую землю, Толстой посетил публичную лекцию входившего в моду 24-летнего философа, магистра Петербургского университета Владимира Соловьева, будущего «отца» русского символизма. На лекции были Страхов и Достоевский. Казалось, всё говорило за то, чтобы близко знакомый и с Толстым, и с Достоевским Страхов свел лицом к лицу двух главных прозаиков современности, которые давно желали встретиться друг с другом.

Но Страхов этого не сделал.

В воспоминаниях вдовы Достоевского Анны Григорьевны это объясняется тем, что Толстой сам просил Страхова ни с кем его не знакомить. Это очень похоже на поведение Толстого в ненавистном Петербурге, где он чувствовал себя чужим.

Но почему и после лекции Страхов не рассказал или не написал Толстому, что в зале был Достоевский? Позже, после смерти Страхова, узнав о словах Анны Григорьевны, Толстой возмутился: почему Страхов не познакомил его с Достоевским? Есть версия, что Страхову было невыгодно их знакомить. Ведь он являлся единственным посредником между ними, состоя в переписке с обоими и рассказывая в письмах Толстому о Достоевском, а Достоевскому — о Толстом. В случае их личного знакомства посредник стал бы не нужен. Страхов оказался бы «третьим лишним».

Но это зыбкая версия.

Интересной была реакция Достоевского на духовный переворот Толстого. В мае 1880 года во время торжественного открытия памятника Пушкину в Москве Достоевский произносил знаменитую «пушкинскую речь». Среди собравшихся писателей Толстого не было. Между тем в Москве распространился слух, что Толстой… лишился рассудка. 27 мая Достоевский писал жене: «Сегодня Григорович сообщил, что Тургенев, воротившийся от Льва Толстого, болен, а Толстой почти с ума сошел и даже, может быть, совсем сошел».

Это означает, что слух о «сумасшествии» Толстого, возможно, пустил Тургенев. Перед этим он посетил Толстого в Ясной Поляне, они помирились, и хозяин рассказал ему о своих новых взглядах. Но как же легко приняли братья-писатели этот слух, если на следующий день в письме жене Достоевский сообщает: «О Льве Толстом и Катков подтвердил, что, слышно, он совсем помешался. Юрьев [27] Сергей Андреевич Юрьев (1821–1888) — писатель и переводчик, председатель Общества любителей российской словесности при Московском университете, знакомый Толстого. подбивал меня съездить к нему в Ясную Поляну: всего туда, там и обратно менее двух суток. Но я не поеду, хотя очень бы любопытно было».

Смущенный слухами о «сумасшествии» Толстого, он решил не рисковать. Таким образом, еще одна возможность знакомства писателей была упущена… из-за светского злословия.

Но у Толстого с Достоевским был еще один общий друг — графиня Alexandrine Толстая. Зимой 1881 года, незадолго до кончины Достоевского, она близко сошлась с ним. «Он любит Вас, — писала она Толстому, — много расспрашивал меня, много слышал об Вашем настоящем направлении и, наконец, спросил меня, нет ли у меня чего-либо писанного, где бы он мог лучше ознакомиться с этим направлением, которое его чрезвычайно интересует». Alexandrine дала Достоевскому прочесть адресованные ей письма Толстого февраля 1880 года, написанные в период, когда тот, по общему мнению, «сошел с ума». В «Воспоминаниях» она писала:

«Вижу еще теперь перед собой Достоевского, как он хватался за голову и отчаянным голосом повторял: “Не то, не то!..” Он не сочувствовал ни единой мысли Льва Николаевича».

Совсем другим был отклик Толстого на смерть Достоевского. 5 февраля 1881 года (Достоевский умер 28 января) Лев Николаевич писал Страхову в ответ на его письмо: «Я никогда не видал этого человека и никогда не имел прямых отношений с ним, и вдруг, когда он умер, я понял, что он был самый близкий, дорогой, нужный мне человек… И никогда мне в голову не приходило меряться с ним — никогда. Всё, что он делал (хорошее, настоящее, что он делал), было такое, что чем больше он сделает, тем мне лучше. Искусство вызывает во мне зависть, ум тоже, но дело сердца только радость. — Я его так и считал своим другом, и иначе не думал, как то, что мы увидимся, и что теперь только не пришлось, но что это мое. И вдруг за обедом — я один обедал, опоздал — читаю: умер. Опора какая-то отскочила от меня. Я растерялся, а потом стало ясно, как он мне был дорог, и я плакал, и теперь плачу».

За два дня до этого Страхов писал Толстому: «Он один равнялся (по влиянию на читателей) нескольким журналам. Он стоял особняком среди литературы, почти сплошь враждебной, и смело говорил о том, что давно было признано за “соблазн и безумие”».

Но что было «соблазном и безумием» с точки зрения литературной среды того времени? Как раз проповедь христианства как последней истины.

На этом, по мнению писателей, помешался перед смертью Гоголь, это стало пунктом «безумия» Достоевского, и от этого же «сошел с ума» Толстой. И Толстой действительно принимает эстафету «безумия» от Достоевского. Случайно или нет, но именно после его смерти, с рассказа «Чем люди живы», написанного в 1881 году, по сути, и начинается «поздний» Толстой, взгляды которого на жизнь, религию, искусство противоположны тем, что были приняты в так называемом «просвещенном» обществе.

Существует устойчивое убеждение, особенно среди людей церковных, что конфликт Толстого с Русской православной церковью возник чуть ли не в его ранней юности. Что духовный переворот с самого начала означал разрыв с церковной традицией понимания христианской веры. Что, иными словами, Толстой всегда был еретиком. Церковные критики Толстого как на неоспоримый факт указывают на его собственное признание, что уже в 15 лет в Казани вместо нательного крестика у него был медальон с портретом Жана Жака Руссо. Но откуда это признание?