Виктор Давыдов - Девятый круг. Одиссея диссидента в психиатрическом ГУЛАГе

Концентрация Соколова на «московской теме» была понятна. Успешно провести провинциальное политическое дело было хорошо, но извлечь из обвиняемого информацию, инкриминирующую московских правозащитников, было куда более сильным ходом. Для расследования важных дел КГБ СССР часто привлекал следователей из провинциальных управлений, это был следующий шаг в карьере. За ним следовал уже перевод на Большую Лубянку — предел мечтаний каждого чекиста. Будь я на месте Соколова, то, наверное, делал бы то же самое и задавал бы те же вопросы.

Но я был на гораздо менее завидном месте и думал большей частью о том, чтобы не проговориться и не сболтнуть лишнего. Каждый перерыв — когда звонил телефон или когда Соколова вызывало начальство — воспринимался как передышка. Однажды что-то ритмично защелкало во встроенном в стену сейфе, Соколов открыл его и, загородившись от меня дверцей сейфа, все быстро наладил. Конечно, допросы записывались на пленку. По закону, о ведении магнитозаписи следовало ставить в известность подследственного, но я бы сильно удивился, если бы Соколов это сделал.

Интенсивность психологического напора была такой, что ко времени обеда я чувствовал себя, как боксер в перерыве перед последним раундом, разве что не было синяков. Сам Соколов отправлялся есть в кафетерий, в кабинете же появлялся один из конвоиров с подносом в руках. Он мрачно сидел на следовательском стуле, пока я ел.

Обед чекиста, которым меня не по чину угощали, был не роскошен — а по современным меркам даже, наверное, скуден. Но все же он был несравнимо лучше той диеты для экстренного похудения, на которой я сидел. Обычно в У КГБ мне приносили куриный супчик с вермишелью и котлету с картофельным пюре, по четвергам — во всесоюзный «рыбный день» — котлета заменялась на рыбу.

Труднее всего было заматывать вопросы и отмалчиваться, когда Соколов начинал разговоры про политику. Для меня это было бы столь же противоестественным, как если бы футболист не стал участвовать в разговоре на футбольную тему. Здесь было очень сложно сдерживаться, чтобы не возражать на каждое его заявление. А в них все было точно так же, как сегодня в картинке, транслируемой Останкино. Западные державы спят и видят, как бы только развалить страну. Коварные разведки днем и ночью занимаются тем, что создают «пятую колонну», и некоторые граждане вступают в ее ряды. Не фигурировали только миллионы долларов и перечень еврейских имен, начиная с Сороса.

В странном мире Соколова все происходящее было проявлением борьбы каких-то астральных сил — примерно как в «Звездных войнах». Силы Тьмы, укоренившиеся на Западе, по неизвестным, но имманентным причинам все время пытались уничтожить силы Света, окопавшиеся на территории СССР. К счастью, силы Света успешно угрозе противостояли, запрещая все подряд, кого-то сажая и запуская свои танки бродить по соседним странам.

Стоило зайти разговору про войну в Афганистане, как Соколов сообщал чуть ли не по секрету, что оккупация была вынужденным шагом — иначе через 48 часов в Афганистане высадились бы морпехи СТТТА Я напомнил, что басню о «48 часах» рассказывали и про оккупацию Чехословакии — Соколов подтвердил, что все именно так и было: да, войска НАТО собирались захватить и Прагу.

Кроме секретных планов НАТО, Соколов раскрыл еще один государственный секрет: оказалось, что ЦРУ провело масштабную операцию по подрыву советского сельского хозяйства и забросило в страну колорадского жука. Собственно, эту версию тогда каждый мог слышать от бабок на рынке — для них тоже было очевидно, что коли жук колорадский, то и к ним на огород его могло занести только ЦРУ.

Больше мы, правда, говорили о юридических аспектах дела. Я поинтересовался, как Соколов собирается доказывать «заведомую ложность». Обвинение в «клевете» предполагало, что следствие должно доказать не только то, что информация в моих текстах не соответствовала действительности. Требовалось еще доказать, что обвиняемому это было известно — то есть КГБ должен был неким мистическим образом залезть мне в мозги.

Соколов, конечно, тоже все обдумал. По его мнению, коли я учился в трех институтах, то, по умолчанию, не мог не понимать, что написанное было клеветой.

— Ну, знаете, а Сахаров — академик…

— А мы возьмем университетские работы по истории КПСС, историческому материализму, и сразу будет видно, что ты знал, что сравнение с фашистскими государствами — клевета.

— А если было наоборот, и это для истории КПСС я переписывал из книг, которые были заведомо ложные? Соответственно, эти университетские курсовые — ложь. Могу даже признать себя виновным…

Соколов возражал, что если бы та информация даже была ложной, то она не порочит советского строя, поэтому не клеветническая, после чего запутывались уже мы оба — что «порочащее», что «ложное» и где «клеветническое».

После непривычно сытного обеда в тепле кабинета меня тянуло спать. Это время было самым томительным, от сидения в одной позе уставало тело. Я большей частью смотрел в окно, наблюдая то облака, то стену КПЗ, видневшуюся из окна, — стараясь угадать камеру, в которой сидел.

Соколов, однако, не терял темпа и продолжал вещать ровным голосом нон-стоп. Для того чтобы вырваться из словесного потока, пару раз я даже изображал, будто бы, действительно, сплю. Конечно, не спал и даже не дремал, но клал голову на руки на столе, и это создавало хоть какую-то иллюзию отчуждения.

Ровно в пять часов допрос прекращался. Соколов вынимал из машинки лист, который был и единственным — и предлагал мне подписать. Я отказывался и даже не брал его в руки. Не знаю, что Соколов потом делал со всеми этими бумагами.

В тюрьму меня отвозили уже в глубоких сумерках, в самый час пик. На улицах толпы укутанных по самые брови людей брели по плохо очищенным от снега улицам, штурмовали автобусы на остановках, сквозь витрины магазинов тоже виднелись толпы-очереди. Это был чужой, холодный и негостеприимный мир, на фоне которого моя «монастырская келья» вспоминалась даже уютным убежищем. Думаю, что если бы произошло библейское чудо, появился ангел, поразивший конвоиров сном и открывший дверь машины, — то я вышел бы далеко не в первую секунду.

Возвращаясь с допроса, в камере обычно я долго выхаживал свои четыре шага от двери до стола — и обдумывал следствие. Одна теорема была доказана: следствию КГБ можно противостоять. КГБ было советской организацией, и, как и во всякой советской организации, умные и способные карьеру там сделать не могли. А прочим проиграть игру было грешно.

Хотя странное ощущение оставалось. Здесь не били, не секли розгами, не растягивали на дыбе — и в то же время постоянно присутствовал дух инквизиции. Наверное, потому, что приговор должны были выносить те же люди, что и допрашивали, ну, и им были нужны не показания, а «чистосердечное раскаяние». Точно так же, как и инквизиторам в свое время.