Сева Новгородцев - Интеграл похож на саксофон

…Неутомимый мыслитель изобрел машинку для изготовления пельменей.

Продукция машинки была неслыханная — три миллиона пельменей в час, причем конструкция ее была такова, что она могла работать только в полную силу. Машинку изобретатель назвал «скоропищ» Бабского…

Когда обратились за разъяснением к Бабскому, он, конструировавший уже станок для массового изготовления лучин, ворчливо ответил:

— Не морочьте мне голову! Если «скоропищ» усовершенствовать, то усилить продукцию до пяти миллионов в час возможно. А меньше трех миллионов, прошу убедиться, нельзя.

Теперь «усилитель Бабского» лежал беспризорной грудой техники дома у одного из «молодцев». Звукотехник Лиловый уволился, не выдержав психических потрясений Владивостока.

«Добры молодцы» напоминали елку после новогодних праздников. Есть что-то сиротливое и брошенное в зимнем дереве, еще вчера нарядно блиставшем игрушками и золотым дождем. Праздник кончился, Дед Мороз раздал подарки, гости разошлись. Остался крест, ствол, ветки. Эстрадный концерт — это елка, ощущение праздника и мишуры. Сними мишуру — и что останется?

От нас отвалилась пара танцоров, декламатор Коля и певец Закатов, выступавший среди своих в роли деревенского идиота. Он вечно что-то жевал. «Закатов! Ты чего не женишься?» — спрашивали мы его бывало. «Вот еще! — отвечал Закатов, наворачивая батон с ливерной колбасой. — Зачем это мне чужого человека кормить?»

Во всех городах, через которые пролегал наш путь, Закатов водил дружбу со школьницами, возился с ними, развлекал.

— Ты что, Закатов, — снисходительно говорили ему ловеласы, — старшеклассниц решил растлевать?

— Вы что! — таращил глаза Закатов. — Да я их пальцем не трогал!

— Тогда зачем тебе эти малолетки?

— А! — хитро отвечал Закатов. — Это они сейчас малолетки, а приеду я сюда в следующий раз, года через два или три, они подрастут, и получится, что у меня в этом городе уже есть старые подруги, девушки в самом соку!

Теперь мы остались одни. Крест, ствол, ветки. Будущее нарядное убранство концерта надо было создавать заново, а пока показываться с тем, что есть. Путь наш лежал в Ленконцерт, тем более что популярные «Поющие гитары» уже протоптали первую тропинку по идеологической целине — можно было идти в след.

Худруком Ленконцерта был тогда Дмитрий Иванович Тимофеев, в прошлом актер, получивший звание заслуженного артиста после исполнения им в каком-то спектакле роли Ленина. Роль ему дали, думаю, за внешнее сходство. Лысина, рыжеватые виски, росту небольшого. Роль повлияла на дальнейшую судьбу Дмитрия Ивановича, он жил с легким ощущением непреходящей ленинианы и носил частицу Владимира Ильича в своем образе, никогда, впрочем, не пережимая. Внутренний Ленин вел его чутким курсом, не позволял ему совершать политических ошибок, допускать оппортунизм или подкоп под святыни социализма.

Быть может, все было проще — надоелинеприятности, неизбежно возникавшие вокруг успеха «Поющих», и еще один источник головной боли руководству Ленконцерта был не нужен. Короче, просмотр мы не прошли.

Вспомнились скупые слова Юровского: «Поговорите с Тихомировым в Росконцерте. Он о вас знает». Я стал собираться в Москву. С гастрольных заработков я купил у знакомого фарцовщика элегантный итальянский двубортный пиджак цвета влажного песка, темно-синие брюки, такого же цвета водолазку и американские мокасины из толстой патентованной кожи темно-красного цвета с отливом в пурпур. Добавьте к этому набриолиненные темные кудри с легким налетом седины, лихие усы кавалерийского образца — и перед вами законченный образ провинциального соблазнителя откуда-то из-под Неаполя. Во всяком случае, на секретаршу Тихомирова, Женечку, впечатление мне произвести удалось. Не только внешним видом — пришлось щедро расточать улыбки, беззаботно шутить, дарить коробки конфет. В Москве была зимняя слякоть, промокшие ноги просили о тепле. Дружба с секретариатом в большой организации вроде Росконцерта — вещь непременная.

Высокое начальство жило по наитию, в энергии момента, поскольку картина жизни и культуры в Москве менялась чуть ли не поминутно. Тихомиров пробегал, бросая на ходу: «Я в министерство!» Или: «Когда появится Кадомцев, скажите, чтобы подождал!» Если он замедлял скорость, в коридоре его тут же облепляли просители, артисты, директора, все с неотложнейшими делами, жалобами, бумажками на подпись.

Росконцерт размещался на Берсеневской набережной, за Театром эстрады и знаменитым Домом на набережной. Это было ветхое облупленное двухэтажное здание XV века, бывшая часть владений думного дьяка Аверкия Кириллова, во дворе — храм Николы на Берсеневке, тоже запущенный.

Я заявлялся с утрас конфетамиили цветами, шел в приемную Тихомирова к Женечке, которая заговорщически сообщала, когда появится руководство и в каком оно настроении. Первые два дня не дали успеха. Женечка, видя мои мучения, отвела меня на первый этаж в отдел ансамблей и представила начальнику — Лейбману. Пока я рассказывал ему о «Добрых молодцах» и о художественной концепции концерта, в комнату вошла робкая молодая девица. На вопрос, что ей нужно, ответила: ищет работу.

— Как ваша фамилия? — спросил Лейбман.

— Кузнецова, — ответила девица.

— Нет, — решительно сказал ей Лейбман, — работы для вас у меня нет.

Девица повернулась и скрылась за дверью. Лейбман на мгновение замер.

— Погоди, — произнес он задумчиво, — а не дочь ли это Кузнецова, второго замминистра сельского хозяйства РСФСР? А ну, зови ее назад!

К концу третьего дня моя личность примелькалась пробегавшему и исчезавшему директору, в подсознании, видимо, что-то накопилось, потому как, в очередной раз пробегая мимо, он внезапно остановился и начал расспрашивать.

Дмитрий Дмитриевич Тихомиров оказался милейшим и обаятельным человеком, располагавшим к себе сразу и бесповоротно. Он сразу понял, о ком и о чем идет речь, и проявил живейший интерес. Тут же вызвал Лейбмана и главного дирижера Кадомцева, они решили устроить просмотр «Молодцам» в Ленинграде. Я вернулся в Питер с победной вестью.

Пока я был в Москве, в «Поющих гитарах» случилась неприятность.

Из интервью Евгения Броневицкого.

В «Поющих» в 1970-м работал молодой музыкант по имени Юра Антонов, приехавший из Минска, где он играл в оркестре Вуячича, жил то у друзей, то в ленконцертовском общежитии…

Ушел со скандалом, точней, его убрали. За кулисами к Антонову стала приставать с какими-то вопросами одна полусумасшедшая актриса и так надоела Юре, что он картинно запустил в нее фантиком от конфеты. Даме это не понравилось, она попыталась расцарапать лицо артисту, тот невольно защитился. А дама оказалась беременной и подняла жуткий шум.