Александр Сенкевич - Будда

Сиддхартха запретил себе принимать пищу, специально принесенную и приготовленную для него, поданную ему через порог или окно или предложенную на деревенской площади.

Список тех, от кого он не должен был принимать пищу, настолько длинен и специфичен, что нет смысла его здесь приводить. Такая суровая требовательнось к самому себе и к людям, одаривающим его едой, через лет пять аскетической жизни привела Сиддхартху к шокирующей замене простой низкокалорийной еды испражнениями телят и даже собственными [300] Там же. С. 45. .

Одевался он просто, пока не стал ходить обнаженным или облаченным в такое тряпье, что было бы приличнее обходиться без него. Вот как расписывает Сиддхартха свою одежду того времени: «Я носил грубую одежду; я носил одежду из конопли с другими вещами; я одевался в саван; я одевался в шкуры антилопы, в одежду, сшитую из обрывков шкуры антилопы; я носил одежду из волокон травы куша, из луба, из остриженных волос, власяницу из человеческих волос, власяницу из конского волоса или из перьев филина» [301] Там же. С. 43. .

Аскеза постепенно превращала его внешне в дикого и оголодавшего зверя, но его чувство милосердия ко всему живому обострилось настолько, что он редко пил воду, боясь ненароком заглотнуть крошечные живые существа, обитающие в ней.

Теперь он жил, как пугливый олень, таясь и убегая. Вот что говорил Гаутама Будда одному из своих любимых учеников Шарипутре, вспоминая те дни: «Когда я видел пастуха, или стадо, или людей, косивших траву, или того, кто собирает хворост, или обитателя леса, тогда я бежал от них, переходил из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм. И почему это? Чтобы они, Шарипутра, не увидели меня или я не увидел их. Как дикий лесной зверь, о Шарипутра, увидев человека, бежит прочь из леса, скрывается из леса в лес, из джунглей в джунгли, из болота в болото, с холма на холм, — точно так же убегал и убегал я прочь, чтобы они не увидели меня, чтобы я не увидел их. Вот до чего доходил я в практике уединенности» [302] Там же. С. 44–45. .

Фанатичная приверженность Сиддхартхи аскетическому пути, который он избрал и довел до крайности, добивала его физически, неотвратимо и окончательно, несмотря на надежду, которая все еще в нем теплилась. Он думал: продержаться бы годик — и истина ему откроется. Действительно, некоторый запас прочности в нем, как это ни странно, оставался.

Сиддхартха ходил без одежды, перестал совершать ежедневные омовения в реке. Слипшаяся грязь собралась на его теле в таком количестве, что со стороны казалось, что сидящий в йоговской позе человек вовсе не человек, а пень дерева тиндука.

Некоторое время он медитировал с утра до ночи, находясь в позе йога на одном из холмистых склонов. Но вскоре ему показалось мало медитации и голода, и ближе к ночи он шел в самую глубину леса, в его непроглядные дебри и, затаившись в них, прислушивался к ночной лесной жизни. Сиддхартха пытался найти или представить какой-нибудь объект для своего страха. Ощутив панический страх во всех его разнообразных формах, он изучал весь его диапазон и проникал в самую его суть.

Прямо перед ним вдруг останавливался олень, приняв, вероятно, его скрюченную фигуру в тряпье, пропитанном потом, за какую-то неведомую ему, но явно не опасную зверюшку. Постояв несколько мгновений, олень так же неожиданно исчезал за деревьями. Сиддхартхе казалось, что это вовсе не олень, а прет — вечно голодный дух какого-то его далекого предка. Любой ночной шорох заставлял его вздрагивать. То он спиной чувствовал, как сползает по стволу дерева прямо на него питон, то того хуже — видел перед собой приготовившуюся к прыжку пантеру.

Почему Сиддхартха придумал эту пытку страхом? Он убедил себя, что, преодолевая страх, освобождаясь от него, приближается к открытию средства, как уничтожить источник страданий. Он всю ночь, дрожа, сидел на земле, плотно прижавшись спиной к стволу какого-нибудь дерева, вросши в него всем телом, и шептал пересмякшими губами, что не хочет умирать от страха и вновь возрождаться в каком-то никчемном теле.

Страшнее всего был рев слона или рык тигра. Голова раскалывалась от этих громоподобных и жутких звуков. В его сознании тогда проносились все казни и пытки, о которых он слышал и которым сейчас его словно подвергали. То его сажали на кол, то отрубали голову, то поджаривали на медленном огне. Резкая, рвущая на куски боль заставляла его переорать все звуки леса и этим криком перебороть страх. Он выдавливал из своего сознания мысли, как сок из граната, ожидая, что они принесут ему уверенность в том, что истина ему наконец-то откроется.

В конце концов Сиддхартха подчинил своей воле этот неудержимый страх и ужас [303] Там же. С. 46. .

Не стоит думать, что на этом его сражение за просветление через аскетическую жизнь закончилось. Сиддхартха намеревался подобраться к другому врагу и с другого фланга, использовав в качестве оружия полученные у Арады Каламы и Удраки Рамапутры знания. Манипуляция сознанием путем уединения и аскезы уже изначально предопределяла этот очередной его шаг. Ожидалось совсем уж изуверское и жуткое противоборство. На этот раз противником он объявил собственное сознание. Подчинить своей воле ум и не разрушить его — такая вот была поставлена Сиддхартхой перед самим собой стратегическая задача.

Первое, что он сделал, — сосредоточился на подавлении дыхания через рот и ноздри. Перекрыл своему уму кислород. Приведу рассказ самого Гаутамы Будды: «Затем, со сжатым ртом и закрытыми ноздрями, я услышал раскатистый шум в ушах — это уходили жизненные ветры. Подобным звуку мехов кузнеца, раздувавшего горн, — таким был раскатистый шум в ушах, вызванный жизненными токами, которые боролись за выдох, когда я закрыл рот и ноздри» [304] Там же. С. 48. .

Подобным образом он зажал уши и закрыл все выходы для дыхания, преодолел болезненные ощущения и подчинил, можно сказать, смирил свой ум.

Сиддхартха не вовлекал других аскетов в эти испытания плоти и духа. Он экспериментировал только на самом себе. Окружающие его люди были по желанию зрителями. Кстати говоря, когда дело дошло до почти полного истощения Сиддхартхи, его товарищи «съехали» из прежних шалашей поближе к речке. «Аскеты в меру», они занимались бесконечными омовениями, а также часто отлучались на несколько дней в Урувилву, поближе к богатым людям. И все-таки они не уходили навсегда, терпеливо ждали, когда на него снизойдет Просветление. Они говорили между собой: «К какой бы истине ни пришел отшельник Гаутама, он передаст ее нам» [305] Там же. С. 52. .

Внешне он сильно постарел, как-то скукожился. «Когда он оглаживал свою голову, с нее на землю падали пряди волос, как будто они уже не могли расти на скудной плоти, которая обтягивала его череп» — эту подробность нашел в буддийских сутрах Тик Нат Хан [306] Тик Нат Хан. Прежний путь, белые облака. Т. I. М., 2007. С. 66. .