Андрей Танасейчук - Джек Лондон: Одиночное плавание

«Джек выбрал самый романтический корабль из всех, — пишет в своей книге Ирвинг Стоун, — один из последних парусников, державших курс на Корею, Японию, Сибирь…» Действительно, трехмачтовая шхуна «Софи Сазерленд», на которую нанялся Джек, была красивым и быстроходным судном — со стремительно-изящным корпусом и длинным бушпритом, слегка наклоненными к корме мачтами. Размерами шхуна не впечатляла — имела всего 80 тонн водоизмещения и едва ли больше 30 метров в длину [70] По другим сведениям, водоизмещение «Софи Сазерленд» было больше — 156 тонн, а длина — около 40 метров. . Насколько можно судить по сохранившимся фотографиям, вид у нее действительно был импозантный. Однако этим ее «романтичность» и ограничивалась. Может быть, таковой она казалась Стоуну в середине 1930-х, когда парусных судов уже почти не осталось? В Америке же 1890-х парусные суда составляли почти 90 процентов всего гражданского (торгового и иного) флота. Так что ничего особенно «романтичного» в «Софи Сазерленд» на самом деле не было. В те времена существовало много парусников (в том числе в США) куда красивее и романтичнее.

Шхуна была, что называется, «рабочей лошадкой» — промысловой и делом занималась не респектабельным. Даже по тем, отнюдь не вегетарианским временам — жестоким и кровавым: на ней били морских котиков (дамские котиковые шубки — легкие, теплые и красивые — стремительно вошли в моду в 1880-е годы). Их добывали у северо-восточных берегов японского Хоккайдо, в Беринговом море у берегов и на островах Алеутской гряды, на Курилах и на Командорах. Уничтожали их жестоко — на море и на суше. Били гарпунами, стреляли из винтовок, револьверов и даже использовали взрывчатку. Ценился не весь мех: самцы-секачи и взрослые самки не годились. Ценен был мех молодых животных и детенышей. Но чтобы до них добраться, необходимо было сначала уничтожить взрослых, — те защищали младших отчаянно. Потом забитых животных поднимали на палубу, сдирали шкуры и, как вспоминал потом Лондон: «кровь животных хлестала из шпигатов» даже. За десяток лет жестокого промысла выбили три четверти поголовья котиков; к 1892 году их осталось совсем мало. Промысел начинался обычно к северо-востоку от Хоккайдо, затем, преследуя котиков, двигались вдоль Курильской гряды к Командорским островам. В тот район и направлялась «Софи Сазерленд».

Стоун был прав, говоря, что «Софи Сазерленд» была «одним из последних парусников, державших курс на Корею, Японию, Сибирь…». Но имел он в виду именно промысловые шхуны охотников за шкурами, а не вообще парусники. Возмущенная жестокостью американских промысловиков мировая общественность (в лице Франции, Англии и России) собрала в феврале 1892 года специальную комиссию, решающую вопрос «о судьбе котиков», и запретила их добычу. Американцы яростно сопротивлялись, но в конце концов вынуждены были смириться. Запрет вступал в силу в 1893 году. Так что рейс «Софи Сазерленд» был не только «последним», но, по сути, браконьерским.

Понимал ли это Лондон? Поначалу, возможно, и нет. Но по ходу экспедиции, в ее разгар — безусловно. Об этом — один из ранних рассказов писателя «Исчезнувший браконьер» (опубликован весной 1901 года). В нем описана история промысловой шхуны «Мэри Томас» (похоже на «Софи Сазерленд», не правда ли?) и ее команды, угодившей в «лапы русского крейсера» и чуть было не отправившейся в страшную Сибирь, на «соляные копи» [71] «Мэри Томас» — реально существовавшее судно, и его появление в рассказе Джека Лондона едва ли случайно. В небольшом очерке «О себе» писатель упоминает о шхуне с таким названием: «Я рассчитывал… присоединиться к своим старым товарищам по кораблю <���“Софи Сазерленд”>. Они уплыли на “Мэри Томас” — судно это погибло со всей командой». По слухам, которые циркулировали в матросской среде, шхуну будто бы потопили русские, которые с американскими браконьерами поступали (опять же по слухам) довольно жестоко. .

На судно Лондон поступил матросом. Хотя он был рослым и крепким, ему едва исполнилось семнадцать. В таком возрасте обычно только начинают морскую карьеру, и начинают ее в качестве юнги, а не полноправного матроса. Судя по всему, у юноши имелась протекция. Р. Балтроп сообщает о неком Пите Холте, «одном из промысловиков… который пообещал Джеку взять его гребцом» [72] Балтроп Р. Джек Лондон: человек, писатель, бунтарь. С. 47. . Другие биографы писателя по этому поводу молчат. Тем не менее этот человек или некто другой явно существовал и поспособствовал нашему герою. Дело, разумеется, не только в соображениях экономического порядка (стандартное жалованье матроса в те времена составляло 16 долларов в месяц, юнги — только восемь), хотя и это немаловажно, но и в самоощущении: юнгой помыкают, над ним смеются, издеваются — нравы на флоте царили жестокие. Но почти каждый матрос прошел эту школу. Джек Лондон счастливо ее избежал.

«Я был способным матросом, — вспоминал он годы спустя, — у меня была хорошая школа. Совсем чуть-чуть времени мне понадобилось, чтобы разучить названия и назначение снастей, которые дотоле были мне неизвестны. Это было совсем нетрудно. К тому же я действовал не наобум. Поскольку я обладал опытом плаваний на яхте, то сразу же понимал, что это за снасть, как она работает и для чего предназначена. Разумеется, я не умел ходить по компасу, но за полминуты понял, как это делается. А уж что касается таких команд, как “круче к ветру” или “идти в лавировку”, в этом я разбирался, пожалуй, даже лучше своих товарищей по команде — ведь прежде я обычно только этим и занимался» [73] Цит. по: London Ch. The Book of Jack London. Vol. I. P. 112. .

Но если с профессиональными навыками дело обстояло более или менее благополучно (что он, кстати, проиллюстрировал в своей первой публикации — очерке «Тайфун у берегов Японии», навеянном путешествием на шхуне), «человеческий фактор» исключить было невозможно. Много лет спустя Лондон написал рассказ «Мертвые возвращаются», в котором помимо собственно истории содержатся и некоторые подробности взаимоотношений на судне.

«Едва мы отплыли из Сан-Франциско, — вспоминает Лондон, — как я столкнулся с весьма нелегкой задачей. Из двенадцати матросов десять были просоленными морскими волками. Я, мальчишка, пустился в первое свое плавание с моряками, у которых была за плечами долгая и нелегкая школа европейского торгового флота. Юнгами они не только тянули лямку своих корабельных обязанностей, но, по неписаным морским законам, пребывали в полной кабале у матросов. После того как они сами стали матросами, они поступали в услужение к старшим матросам. Так уж повелось: лежа на койке, старший матрос взглянет свысока на рядового и велит ему подать башмаки или принести попить. И хотя рядовой матрос тоже лежит на койке, и он не менее устал, чем старший матрос, он все же обязан вскакивать и подавать, и приносить, если, конечно, не хочет быть избитым. <���…> Эти скандинавские моряки, битые смертным боем, прошли суровую школу. Подростками прислуживали своим старшим товарищам, и сделавшись старшими матросами, они, естественно, ждали, чтобы им прислуживали подростки. А я был подростком, но обладал силой мужчины. В плавании я был впервые, но был хорошим моряком и дело свое знал. Мне нужно было доказать свою самостоятельность или подчиниться их власти. В команду я был зачислен как равный и теперь должен был утвердить это право на равенство — в противном случае мне пришлось бы пройти через семимесячный ад их ига. И это мое желание — быть с ними наравне — вызывало у них законное негодование. Какие для этого основания есть у меня? Ведь я еще ничем не заслужил такой высокой привилегии. Я не испытал всех тех невзгод и дурного обращения, какие довелось перенести им в юности — забитым и запуганным нижним чинам. План мой был несложен, но хорошо продуман и смел. Во-первых, я решил выполнять свою работу, как бы она ни была трудна и опасна, и делать ее настолько хорошо, чтобы исключить необходимость какого бы то ни было вмешательства или помощи со стороны. Поэтому я был в состоянии постоянной готовности. Я не допускал даже мысли об отлынивании, так как знал, что зоркие глаза моих товарищей по полубаку только и ждут этого. Я твердо решил заступать на вахту в числе первых и последним уходить в кубрик… в любую минуту я был готов ринуться наверх, к марселю, к шкотам и галсам, приступить к установке или уборке парусов. И делал я всегда больше, чем от меня требовалось. К тому же я каждую минуту был начеку и готов к отпору. Совсем не так просто было нанести мне оскорбление или высокомерно обойтись со мной. При первом же намеке на что-то подобное я взрывался и выходил из себя. Возможно, меня и побили бы в завязавшейся драке, но уже было создано впечатление, что они имеют дело с необузданным и упрямым парнем, готовым сцепиться снова. Я хотел показать, что не потерплю никакой кабалы. Я дал понять, что того, кто посягнет на мою независимость, неизбежно ждет борьба. А поскольку я исправно выполнял свое дело, то присущее всем людям чувство справедливости, подкрепленное благородным отвращением к царапаньям и укусам дикой кошки, вскоре заставило их отказаться от своих оскорбительных поползновений. Несколько стычек — и моя позиция была утверждена. Я мог гордиться, что был принят как равный не только на словах, но и на деле» [74] Пер. с англ. В. Быкова. .