Андре Моруа - Дон Жуан, или Жизнь Байрона

Он часто проявлял по отношению к леди Каролине непонятную жестокость. Однажды весной он принес ей первую розу и первую гвоздику:

— Я слышал, ваша светлость, — сказал он иронически, — что вы любите все новое и редкое — на одно мгновение.

Она ответила ему письмом на какой-то изумительной бумаге с кружевным бордюром, который по углам соединялся в раковины, трогательным и в то же время раздражающим письмом; нежная покорность тона терялась в вычурности стиля. Она сравнивала себя с цветком подсолнечника, который, «узрев однажды во всем его блеске лучезарное солнце, удостоившее на одно мгновение озарить его, не может в течение всего своего существования допустить, что нечто менее прекрасное может быть достойно его обожания и поклонения». Ненужное самоуничижение: Байрон любил, чтобы женщины относились к нему, «как к любимой и несколько своенравной сестре», а не как к господину. Он признавал два крайних типа женщин: «прекрасный идеал» робкой целомудренной женщины, который он создал из Мэри Чаворт, жившей в его воображении, и из детского воспоминания о Маргарет Паркер, и — веселую подругу. Женщина смелая, влюбленная, но которая в то же время требовала любви, в глазах Байрона нарушала приличие. Как когда-то правильно заметила леди Стэнхоп, он не понимал чувств других людей. И не хотел их понимать. Пламенные фразы леди Каролины были для него всего лишь утомительным и грубым шумом, который заглушал музыку, звучавшую в глубине его души. Ему хотелось легкости, непринужденности, сочетания веселого легкомыслия с неуловимой грустью; ему протягивали узы обожания, и он устало отворачивался.

Леди Каролина могла писать своему мужу, которого она больше не любила, очаровательные письма, но как только она принималась за письмо к Байрону, она неизменно впадала в трудно переносимый пафос. Она хотела угодить и решила показать ему свет. Она устраивала утренние приемы, на которые приглашались самые красивые и самые интересные лондонские женщины. Но салонная болтовня утомляла Скитальца, который шесть месяцев назад курил трубку, глядя на Акрополь под лазурным небом. Лежа на диване в Ньюстеде, он писал недавно: «Все, что угодно, только не спрягать с угра до вечера проклятый глагол «скучать». Теперь он с грустью думал о своем утраченном одиночестве.

Между тем одна молоденькая умненькая девушка внимательно наблюдала за ним. Это была провинциальная племянница леди Мельбурн, Анна Изабелла Милбенк (которую все называли Аннабелла), девушка образованная, религиозная, которая во время своих приездов в Лондон не без презрения наблюдала столичную жизнь и свою безумную кузину Каролину. 24 марта она записала у себя в дневнике: «Только что кончила «Чайльд Гарольда» лорда Байрона, некоторые песни в этом произведении отличаются высоким поэтическим стилем». 25-го она получила приглашение на утренний прием в Мельбурн-Хауз. Там была восхитительная леди Джерсей, вся звеневшая неумолчной болтовней и ожерельями, обаятельная рыжеволосая мисс Элфинстон и двадцать других признанных красавиц. Одна из них выступила с пением. Аннабелле Милбенк казалось, что все эти мужчины и женщины сидят с таким видом, словно слушают по обязанности. Каро Лэм показала ей лорда Байрона. Аннабелла нашла его высокомерным; его рот беспрестанно выдавал его презрительное отношение к окружающим. Она подумала, что не так уж он не прав, презирая их, презирая эти пустые развлечения. Аннабелла не захотела познакомиться с ним в этот день, потому что все женщины нелепо приставали к нему, «но через несколько дней она увидала его снова, Байрон показался ей застенчивым, и она попыталась заставить его заговорить». Он ей сказал, что «удивляется, почему она не испытывает отвращения к этому обществу, где нет ни одного человека, который, вернувшись домой, имел бы мужество заглянуть в самого себя».

Ей понравилась эта фраза, отвечавшая её чувствам. Впрочем, он говорил искренно. Среди этой сутолоки, от которой у него не хватало мужества отказаться, он с грустью вспоминал другого Байрона, задумчивого обитателя Ньюстеда. Но почему же он говорил этой юной незнакомке то, чего не говорил никому? В ней было что-то необычное. Свежий цвет лица, круглые розовые щеки; невысокого роста, но прекрасно сложена. Когда она вошла в гостиную, Байрон спросил у Мура, не компаньонка ли она какой-нибудь из дам?

— Нет, — ответил Мур, понизив голос, — это богатая наследница, вам нужно жениться на ней и спасти Ньюстед.

В разговоре с Каролиной Лэм Байрон с большим одобрением отозвался о мисс Милбенк и провел между двумя кузинами очень нелестную для Каролины параллель. Очарованная Каролина покорно принимала его выпады. Достаточно было Байрону сказать, что он не одобряет этого образа жизни, этих многолюдных собраний, что в особенности он не терпит танцев (давнишняя ненависть, еще с юношеских дней), как вальсы и кадрили мгновенно были изгнаны из Мельбурн-Хауза. Он попросил её никогда не танцевать вальса. Она обещала. Влюбленная, покоренная, она была всецело в его власти. Писала ему отчаянные, безрассудные письма, в которых предлагала не только свою любовь, но и все свои драгоценности, если ему нужны деньги.

На несчастье Каролины, леди Бессбороу, думая, что она делает тонкий шаг, сказала этому компрометирующему посетителю, что Каролина не любит его и просто вертит им. Он ничего не ответил, но решил не то чтобы преследовать леди Каролину, а только не отступать перед ней. Через неделю она стала его любовницей.

Он овладел ею совершенно хладнокровно. Для неё он был отвратительным суровым любовником, который видит свою возлюбленную без всяких иллюзий, с тем беспощадным и всепроницающим реализмом, который, когда он не любил, являлся естественной формой его мышления. «Я не встречал ни одной женщины со столь изумительными, со столь приятными талантами, как у вас, но все они, к сожалению, соединяются с полным отсутствием здравого смысла… Ваше сердце, бедненькая моя Каро (такой маленький вулкан!), разбрасывает свою лаву по вашим жилам… Я всегда считал, что вы самое остроумное, самое приятное, самое нелепое, самое милое, самое волнующее, самое опасное, самое обворожительное создание в мире… Не буду говорить о красоте, я плохой судья, но наши красавицы перестают быть красавицами, когда они рядом с вами, значит, у вас есть красота или даже нечто большее». Довольно сдержанный комплимент. Каролина грустно говорила: «Он стыдился меня любить, потому что я недостаточно красива». Ему не нравились в ней даже и те черты, которые для других составляли все очарование этой своеобразной натуры; её воображение, отравленное чтением, заставляло её искать любви, похожей на любовь в романе. Она думала привлечь поэта, цитируя ему поэтов. Он пренебрежительно слушал греческие и латинские цитаты и светские анекдоты своей любовницы и вспоминал задумчивую томность Утренней Звезды Эннсли или безмолвных восточных женщин.