Александра Косарева - «Запомните меня живым». Судьба и Бессмертие Александра Косарева

Сталин мрачно молчал.

Пикина сказала, дерзнув обратиться не «товарищ Сталин», как требовали правила, а «Иосиф Виссарионович».

— Я знаю Михаила с детства. Мы начинали с ним в Ленинграде, в одном райкоме на Васильевском острове. Недавно я была у них в Саратове на пленуме, осталось хорошее впечатление.

Ежов усмехался, качая головой: дескать, ври-ври, пока можешь!

Пикиной могли припомнить и пятый пленум ЦК ВЛКСМ, где говорила о перегибах и ошибках в поисках врагов, об излишних подозрениях, исключениях невиновных из комсомола. Эта речь даже вышла отдельной брошюрой.

Но ей припомнят это следователи после ареста.

Сталин, как ни странно, успокоился и, когда прощались, сказал:

— Вам нужно пересмотреть свои позиции. И не смотреть со стороны на нашу борьбу, а возглавить борьбу с врагами народа. Мы в партии и хозяйственной номенклатуре, вы — в комсомоле.

Они вышли из Кремля подавленные и, пока шли к машине, молчали.

Разговор у Сталина был в июле 1937-го, а в сентябре Косарев поехал на Украину проверять областные организации. Вернулся оттуда взбешенный и 3 октября написал записку Сталину, полную сомнений.

Уж будьте уверены, вождь точно ее прочел!

Косарев писал, что секретари обкома комсомола — наверное, под давлением местных органов НКВД, потому что ЦК комсомола таких распоряжений не давал! — безо всякого разбора и проверки исключают из комсомола честных юношей и девушек.

Кремль молчал.

Валентина Федоровна Пикина уже после кончины бабушки в Москве рассказывала нам с мамой, что в Косареве ее восхищало сочетание порядочности, демократичности и деловитости.

— Он учил нас работать честно, — говорила она. — И вдруг началось! Тотальный поиск враждебных происков, недоверие друг к другу даже в тех организациях, где годами работали сплоченно! И вскоре мы узнали о массовых арестах комсомольских работников.

После разговора со Сталиным, в том же июле 1937 года, не поставив в известность даже членов Бюро ЦК комсомола, «воронки» НКВД бесшумно увезли на Лубянку секретарей ЦК Дмитрия Лукьянова и Евгения Файнберга, вслед за ними — заведующего орготделом Льва Герцовича. То есть старых товарищей и опору Косарева в ежедневной работе.

Косарев потребовал объяснений — в ответ звучало уклончивое: в комсомоле завелись враги, странно, что ты об этом не знаешь.

Продолжились аресты на периферии.

В августе Александр Косарев и его секретари пережили пленум ЦК комсомола, на котором Косарев планировал снизить напряженность на местах, а получилось едва ли не наоборот. «Правда» в передовой статье писала уже без намеков: «оголтелые враги народа… пользуясь идиотской болезнью политической слепоты ряда руководящих работников из Бюро ЦК ВЛКСМ, и в первую очередь т. Косарева, делали свое подлое, грязное дело».

Косарев встречался с некоторыми членами политбюро ЦК партии.

Микоян, Ворошилов, Калинин отмалчивались, Молотов отказался от встречи.

А Каганович сказал прямо: «Вы, товарищ Косарев, потеряли большевистскую бдительность! Вы проглядели особые методы подрывной работы врагов народа в комсомоле».

Арестованных секретарей нужно было заменить. Их места заняли Серафим Богачев из Москвы, Сергей Уткин из Ленинграда, Константин Белобородько из Горького. Их тоже ждет горестная судьба.

Первое время этим летом Косарев, используя личные связи в НКВД, пытался выяснить, какова судьба арестованных секретарей, какие показания они дают и на кого.

Увы, он почти ничего не успеет узнать, пока сам не очутится в мясорубке. Снаружи не узнаешь, можно только изнутри, — вот как машина устроена.

Он узнает, что если с самого первого дня ареста начать жалеть себя, то поплывешь по течению, указанному следователем и подпишешь все. Любую клевету. А выдерживали немногие.

В ноябре 1937 года Косарев и другие секретари ЦК ВЛКСМ постфактум, как и в остальных случаях, узнают об аресте лидеров ленинградского комсомола.

Косарев решит, что его старинного товарища по Ленинграду Алексея Савельева, друга Кирова, расстреляют. Он останется жив и доживет до реабилитации. Но какой ценой! Из-за пыток Савельева парализовало. После тюремной больницы он заново учился ходить на костылях. Но никого не сдал и ни в чем не признался. Верховный суд СССР тоже не услышал от него признания «вины», он получил десятку и сидел в Норильлаге вместе с моим отцом.

Оттуда Алексей Павлович бесстрашно жаловался Сталину.

Вот что он написал 30 августа 1939 года.

«Не являясь виновным и категорически отвергая на следствии всю ложь, клевету, возводимую на меня, твердо решив лучше умереть, чем отступить хотя бы на шаг от правды, я был систематически, неоднократно избиваем следователями Готлибом, Федотовым, Дранициным и другими.

С 19 декабря 1937 года по 4 февраля 1938 года я выстоял свыше 500 часов на так называемой стойке, подвергался мучительным моральным и нравственным издевательствам и был доведен до такого состояния, что после 38 допросов, шедших непрерывно, на носилках был увезен в больницу».

Бесполезно.

А когда в 1955-м реабилитировали, он рассказывал выжившим друзьям: писал Сталину, понимая, что опасно. Но подозревал, что Сталин просто не знает всей глубины произвола. В 50 лет Савельев поступил на исторический факультет, приняли в виде исключения, он закончил его.

Не мог знать Косарев и того, что Савельева обвинили также «за связь с врагом народа Вайшлей». Такой была их любимая цепочка. Алексей говорил, хорошо, давайте устроим очную ставку. Не разрешили. И понятно. Тогда бы цепочка «Мой друг — враг народа, поэтому и я — враг» разорвалась.

Савельев знал Вайшлю по Ленинграду, в одном обкоме работали, а арестовали его уже на посту секретаря Иркутского обкома партии. Привезли в Ленинград.

Но Вайшля — не Савельев. Он угодил к начальнику управления НКВД Заковскому, который хвастался, что, попади к нему Карл Маркс, он бы на второй день отказался, что писал «Капитал» (тоже будет расстрелян). Вайшлю так мучили, что он сразу признал себя участником антисоветской группы правых. А когда отстали — отказался от этих показаний.

На последнем допросе избитому Вайшле подсовывают готовый протокол, в котором названы имена комсомольских работников, которых он как бы завербовал. Это всё есть в архиве.

И тут же докладная записка лейтенанта НКВД Гармаша: 28 ноября 1937 года, вернувшись в камеру с допроса в шесть утра, арестованный Вайшля покончил с собой: повесился на куске одеяла, прикрепленного к паровой трубе.

Кто бы знал, как там всё происходило, если бы не чудом выжившие свидетели, которые при реабилитации в пятидесятых принялись рассказывать такие подробности, что мороз по коже. Такие как Тамми, бывший секретарь Ленинградского обкома.