Славчо Трынский - Не так давно

Когда мы остались одни, Тошев, обращаясь ко мне, шутливо сказал:

— Ведешь нас на явную смерть. Ты что не видишь, что еще немного и мы попадем в «кулак»?

«Кулак» на его жаргоне означал засаду, капкан, опасность.

— Могли бы… Но не попадем. На то у нас есть дозоры и разведка.

— Все равно это авантюра, ну давай посмотрим, куда дотопают наши опорки. В первый день остались без хлеба, посмотрим, что будет дальше. Нет, глупец не ты, а я. Оставил амбар, полный белой муки, целый жбан с коровьим маслом, пятьдесят кур, почти пятьсот яиц, чтобы все это съели эти изверги, а я буду смотреть на чужой пирог и слюни пускать.

Тошев имел в виду пирог, оставшийся на столе со вчерашних заговен. С сегодняшнего дня начинался пост.

Мы могли бы серьезно с ним поругаться, если бы не вмешался паренек, который вошел в комнату, вероятно, с какой-то целью, но засмотрелся на нас.

— Скажи, товарищ, — обратился он к Димитру Тошеву, который поражал своим необычным ростом, — сколько в тебе метров?

— Один девяносто десять, — сердито ответил Тошев.

— Ну и ну, значит до двух метров не дотягиваешь, — серьезно ответил озадаченный парень, не поняв игру слов. Наши ребята покатились со смеху.

Тошев очень оригинально рассказывал всякие истории. Употреблял слова и выражения, делавшие его речь интересной, разнообразной и часто вызывающей гомерический хохот. Слова кулак, опорки, цап-царап, волкодавы, авантюра, авантюризм постоянно были у него в обращении. Поэтому его шутки и тонкая ирония, иногда выражавшая неправильное понимание борьбы, не всегда принимались всерьез.

Пока мы стояли в Црвена-Ябуке, полицейские окружили Калну со всех сторон. По решению трынских фашистских руководителей, она должна была быть полностью уничтожена. С этой целью жандармский батальон Стойчева начал наступление в трех направлениях — от Дысчен-Кладенца, Барноса и Стрезимировцев. Однако население Калны не осталось пассивным. Узнав о фашистской блокаде, все, кто мог носить оружие, убежали в лес и открыли огонь против зверствовавших жандармов. Крестьяне не могли больше терпеть это постоянное издевательство. У них не осталось ни муки, ни жиров, ни кур, а уж о телятах и говорить не приходилось. Они были обречены на мучительный голод. Поэтому и ненависть к фашистской полиции и жандармерии у этих людей достигла своей высшей точки. За каждым камнем, за каждым кустом врага подстерегала опасность.

Под вечер мы узнали, что жандармерия ушла из села, и отправились туда. Школа и другие здания, бывшие гордостью Калны, превратились в пепелища. Около них плакали женщины и дети, которым некуда было податься в эти студеные февральские дни. Не имея крова, люди были обречены на явную гибель.

Увидев нас, подошел бай Симо, один из активных антифашистов села. Он тоже вернулся из леса.

— Эх, товарищ Славчо, смотри, что сделали ваши болгары! Опустошили все.

— Эти болгары поступают так и с жителями своих сел. Такова природа фашистов, бай Симо. Партизаны ничего общего с ними не имеют.

— Знаю, Славчо, знаю, но больно, мучительно все это. Чем мы заслужили такую участь, в чем виновны? Мы не хотим чужой оккупации — это все. И мы не будем терпеть. Будем драться, пока сердце бьется. — После этого наклонился и шепнул мне: — Этим утром у меня были Гошо и один хорошо одетый человек, мне не знакомый. Они спали и еще не успели одеться, когда объявили тревогу, еще немного, и они попали бы в руки фашистов.

По следам Делчо и Гопина пошла и наша группа. Догнали мы их в Црна-Траве. Здесь же был и отряд. Большинство товарищей были здоровы, и все — и партизаны, и крестьяне — рассказывали о последнем бое.

Здесь вместо погибшего майора Дэйвиса мы застали капитана Томпсона — худощавого, высокого, стройного офицера лет тридцати пяти. Томпсон очень хорошо знал болгарский язык, был общительным и хорошим собеседником. Болгарский язык, по его словам, он выучил от своей матери — славянки.

Томпсон с большим старанием заучивал партизанские песни, переводил их на английский и вел подробный дневник наших операций.

По сравнению с майором Дэйвисом Томпсон выглядел более симпатичным, тепло говорил о революционном прошлом болгарского народа, об успехах Красной Армии, о партизанском движении, осуждал затяжку с открытием второго фронта со стороны Англии и США, вообще старался оставить у нас о себе впечатление как о передовом человеке.

Однажды, когда мы обедали только втроем — Владо Тричков, Томпсон и я, — товарищ Владо Тричков спросил его:

— Как вы относитесь к коммунистам?

Томпсон ответил:

— Хотя сам я не коммунист, но к коммунистам отношусь с уважением. Это честные люди, искренние, защищающие интересы своего класса.

Сразу после моего прибытия в Црна-Траву мы занялись разрешением некоторых организационных вопросов. На порядке дня стоял выбор нового партийного руководства Трынской околии. Все были окончательно убеждены, что товарищ Арсо Рашев не может руководить организацией с требуемой решительностью.

Новый комитет был сформирован в следующем составе: секретарь — Георгий Григоров, члены комитета — Денчо Гюров, Арсо Рашев, Стоян Якимов, Петр Станимиров и Цеца Тодорова. Арсо Рашев вместе со Стояном Якимовым отвечали за работу в городе, а Цеца — за околийскую организацию РМС. Связь между ними и городом в то время осуществлял Стоян Якимов, по встречаться с ним с каждым днем становилось все труднее. Нужно было искать другой выход.

После перевыборов околийского руководства я должен был объединить работу в Трынской, Брезникской, Радомирской, Царибродской, Босилеградской, Годечской и Софийской сельской околиях. Делчо был включен в штаб зоны, и на него возложили работу по переброске оружия из Трынской в другие околии.

Однажды утром Владо Тричков сообщил мне, что решил отправиться в Софию, и попросил меня сопровождать его некоторую часть пути. Я приготовился, дал указания оставшимся товарищам, и мы отправились в путь. Ведение переговоров с английской миссией товарищ Тричков возложил на Гочо Гопина, а Георгий Аврамов, Тодор Младенов, Златан, Георгий Григоров и еще несколько партизан должны были направиться в Брезникскую околию, где Тодор и Момчил подготовили переход в отряд большой группы новых партизан. С этой целью бай Пешо, Тодор и Момчил должны были встретиться со мной в селе Расник для уточнения подробностей этой операции.

С Владо Тричковым шли мы несколько дней. Он был довольно грузным человеком, двигался медленно, к тому же мешала и плохая погода. Земля размякла, на обувь налипала грязь, и ноги становились тяжелыми, как бревна.

Шел Владо Тричков по полям и ругался. Ругал все подряд: фашизм, слякоть, подтаявший снег, который был виновником этой липкой брезникской грязи.