Юрий Соколов - Пока живы — надо встречаться

Будь здорова, родная моя. Обнимаю, целую тебя. Твоя Клара.

«Я знала девушку с горящими глазами. С высоким чистым лбом и пламенной душой». Помнишь ли мои стихи о тебе, которые я послала твоей маме после войны, еще не зная, жива ли ты?..»

В одну из следующих встреч, увидев Тамару Николаевну, я узнал, как они добрались до партизан.

— Шли лесами и болотами четверо суток, питались сыроежками и земляникой, — вспоминала она. — Все четыре дня дожди смывали наши следы. Мы так ослабели, что не столько шли, сколько ползли.

Когда-то равных ей не было в соревнованиях по бегу, но теперь она спотыкалась, падала, ползла… Четыре дня и ночи, усталые, изможденные, обходя стороной селения, откуда доносились собачий лай и мужские голоса, пробирались беглецы на северо-восток, туда, где, по ее мнению, должны были находиться партизаны. На пятые сутки, время было вечером, на лесной опушке показалась изгородь, какие-то строения, стог сена, ветхая избушка. У сарая, почуяв их, всполошилась собака. Они замерли, притаились в кустах. За сараем послышался женский голос, и собака утихла.

Пошептались между собой: что делать? Уходить? Но они не знали местности. А Тамара еще в Славуте, чтобы «подогреть» их волю к побегу, насочиняла им, что знает, где партизаны, и доведет до них. Теперь, замечая на себе косые, пронизывающие холодком взгляды своих попутчиков, она поднялась и, опираясь на палку, побрела к хате.

Возле крыльца хозяйка стирала белье. Двое малышей играли неподалеку на траве. Вытирая руки, женщина выпрямилась, уставившись на незнакомку в изодранной и грязной от болотной тины шинели, на ее редкие, еще не отросшие волосы, впалые щеки. По глазам стало видно, что женщина сразу поняла все.

— Мне бы напиться… — произнесла Тамара, оглядывая подворье.

Женщина с готовностью бросилась в избу. На Тамару с любопытством глядели малыши. Мирно квохтали куры. Крутя хвостом, взлаивал пес. Похоже, немцев поблизости не было.

Женщина подала воды, а сама, глядя на Тамару, заплакала. Тамара отдала ковшик и попросила помочь ей найти партизан.

Хозяйка, как впоследствии оказалось лесничиха Лида Кохановская, обещала помочь, сказала, что можно побыть у нее, и спрятала беглецов на чердаке своей избушки…

— Утром 28 июня 1943 года я проснулась на рассвете от приглушенных мужских голосов и скрипа приставной лестницы, которая вела на чердак, — вспоминала Тамара Николаевна. — Мои товарищи по побегу крепко спали. Голова кружилась от слабости, запаха сена и жаркой чердачной пыли. Распахнулись ставни слухового окна, и на фоне серого предрассветного неба показались головы двух парней с алыми ленточками на шапках.

«Кто тут ищет партизан?» — громко спросил один из них, как потом выяснилось, командир подрывной группы Шура Майоров.

Приподнялись мои товарищи, не веря своим глазам: партизаны?! Наконец-то!!

Внизу у хаты стояли остальные шесть подрывников. В стороне были привязаны к изгороди их верховые лошади, на траве, около телеги, стоял большой алюминиевый молочный бидон со сметаной и кружка.

«Налетай, не робей!» — показал нам на бидон Шурка.

Вчера, после четырехдневного голодного перехода, жена лесника Лида дала нам только по миске мясного отвара. «А то помрете с голодухи», — сказала она, пряча от нас буханку хлеба.

Теперь мы пили сметану, а Шурка объяснил нам свой план нападения на мадьяр — обходчиков железной дороги.

«Они увешаны оружием, — говорил он, — а вас с пустыми руками, без винтовок, я в отряд не повезу. Отобьем оружие и махнем тогда в отряд. Выскочим из засады — не теряйтесь, хватайте оружие».

Так и порешили. Подрывники вскочили в седла. Двое из них привязали своих лошадей к телеге и сели в нее вместе с нами. Один правил, а другой играл на балалайке. Телега мягко катилась по песчаной почве, подпрыгивая на корневищах и сухих ветках. Вскоре мы выехали из леса к шоссейной дороге. Привязали лошадей в кустах и перешли дорогу пешком. За ней опять начался лес.

«Дорога ведет в Родулино, — объяснил нам Шура. — Тут небольшой лесок, а за ним железная дорога. Нам главное — не мешкать и после боя проскочить к лошадям обратно через это шоссе, а то до Родулино близко: и двух километров не будет, услышат выстрелы, могут сразу послать погоню и по «железке», и по шоссе. Тогда нас обхватят в этом леске с двух сторон, и уйти будет некуда: справа Родулино, а слева, тут рядом, чистое поле аж до Мирославля. Получится «мешок». Тут главное — ноги…»

Мы расположились в кустах по обе стороны железной дороги, на мокрой от росы траве. Вскоре в рассветной тишине послышались голоса. От Родулино шли обходчики — мадьяры. Шурка, лежавший недалеко от меня, выхватил пистолет и выскочил один на дорогу.

«Бросай оружие!» — закричал он мадьярам.

Солдаты сначала остолбенели, но тут же стали снимать с плеч винтовки и целиться в нашего командира. Шурка не стал дожидаться выстрелов, прыжком кузнечика нырнул в кусты, крикнул:

«Огонь!»

Раздался залп, и все мы, четверо безоружных беглецов и восемь вооруженных партизан, бросились на мадьяр. С их стороны было мало выстрелов, но Толя Цапченко почти сразу упал поперек рельсов. Попадали несколько мадьяр. С остальными завязалась рукопашная. Я схватила упавшую винтовку и тут же увидела, что справа в меня целится мадьяр. Я успела выстрелить в него первая. Он упал на шпалы лицом вверх. Перескакивая через него, увидела, что он мальчишка, мой ровесник, так и остался с открытыми голубыми глазами.

Впереди на рельсах стонал Цапченко. Я кинулась помочь ему. Разрывная пуля попала Толе в низ живота. Расстегнув брюки, я увидела внутренности, которые вылезали из раны от каждого вздоха Толи.

«Только не оставляйте меня тут», — тихо попросил он.

«Что ты! Сейчас унесем», — ответила я.

Рядом наши ребята прикладами добивали солдат-обходчиков. Вдали по шпалам к Родулину бежал уцелевший солдат. От ужаса он даже не пытался спрятаться в кустах, а бежал, спотыкаясь, прямо но шпалам.

«Не стрелять! — приказал Шурка. — Пусть бежит, не шуметь больше… Уходим!»

Лязгая подобранным оружием и подхватив Цапченко, мы бросились в лес. Наши трофеи: один ручной пулемет, семь винтовок, несколько пистолетов и гранат. Бежали медленно, так как было тяжело нести большого Толю. От движения ему стало совсем плохо, он умирал…

Тамара умолкла с лицом строгим и отрешенным. Я тоже молчал, чувствуя, что в данную минуту неуместно лезть с расспросами.

— Через тридцать один год, после войны, — продолжала Тамара Николаевна, — я приехала в Мирославль, встретилась с партизанами и колхозниками. Поклонилась могиле Цапченко возле железной дороги, в лесу, на том месте, где он погиб…

Просматривая письма, я обратил внимание на слово «крестная». Восприемница от купели? Но какое отношение ко всему этому имеет Тамара Николаевна?