Чарльз Чаплин - Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Представители Федерального правительства явно пребывали в растерянности, но продолжали стоять на своем. По мере приближения даты начала рассмотрения дела в суде мне все больше и больше приходилось проводить времени в доме у Гизлера, раз за разом вспоминая в деталях, где и когда, при каких обстоятельствах я встречался с Джоан Бэрри. Католический священник из Сан-Франциско прислал важное письмо, в котором утверждал, что Бэрри использовала одна фашистская организация и он готов приехать из Сан-Франциско в Лос-Анджелес, чтобы дать показания. Однако Гизлер посчитал это факт несущественным. У нас тоже было достаточно свидетельств, касавшихся особенностей характера Джоан Бэрри и ее сумбурной жизни. Мы прорабатывали эти материалы в течение нескольких недель, пока Гизлер вдруг не заявил, что делать акцент на ее характере было делом второстепенным и неновым. Такая формула защиты сработала один раз в деле Эррол Флинн [137] Голливудский актер австралийского происхождения, кинозвезда и секс-символ 1930-х и 1940-х гг. (прим. ред.). , но в нашем случае она вряд ли будет эффективна.

– Мы можем выиграть дело и без всей этой чепухи, – сказал он.

Для Гизлера все это, может, и было чепухой, но для меня прошлое Бэрри представлялось очень важным.

Кстати, она написала мне несколько писем, в которых извинялась за все неприятности и беды, в которые меня ввергла, и благодарила за доброту и щедрость. Я хотел включить эти письма в материалы защиты, потому что они могли послужить хорошим ответом всем нападкам со стороны прессы. Я чувствовал сильное облегчение, ведь скандал, достигнув пика, начал стихать, я буду оправдан, по крайней мере в глазах американской публики. Но оказалось, что только я так думал.

Здесь следует остановиться и написать немного об Эдгаре Гувере и его организации – Федеральном бюро расследований (ФБР). Расследование велось на федеральном уровне, и ФБР было серьезно вовлечено в процесс сбора компрометирующей меня информации, которая могла бы помочь стороне обвинения. Много лет назад мы встречались с Гувером за обедом. Если бы вас не смущало злобное выражение его лица и сломанный нос, то вы могли бы найти его приятным собеседником. В тот раз он с энтузиазмом рассказывал мне о планах по привлечению достойных людей, особенно студентов юридических факультетов, на службу к нему в бюро.

И вот теперь, буквально через несколько дней после предъявления мне обвинения, Гувер и его люди сидели в ресторане «Чейзен» за три столика от нас с Уной. Рядом с Гувером сидел Типпи Грэй, которого с 1918 года я время от времени встречал в Голливуде. Он появлялся на голливудских вечеринках и был неприятным, скользким и поверхностным типом с дурацкой улыбочкой, которая меня всегда почему-то раздражала. Я считал его заурядным плейбоем и актером эпизодических ролей. В ресторане я все время думал, что он делает за столиком Гувера. Когда мы с Уной уже уходили, я повернулся как раз в тот момент, когда это сделал Типпи, и наши с ним взгляды встретились. Он рассеяно улыбнулся, и я вдруг понял удобство такой улыбки.

Наконец наступил день слушаний в суде. Гизлер сказал, что мы должны встретиться перед зданием Федерального суда ровно в без десяти десять, чтобы вместе войти внутрь.

Зал был на втором этаже. Наше появление не вызвало ажиотажа – пресса снова начала меня игнорировать. Я предположил, что в процессе слушаний они и так получат достаточно материала. Гизлер усадил меня на стул, а сам прохаживался по залу, с кем-то переговариваясь. Всем было чем заняться. Кроме меня.

Я посмотрел на федерального прокурора. Он просматривал документы, делал заметки, тихо смеялся и переговаривался с помощниками. Типпи Грэй тоже был здесь, время от времени он украдкой смотрел на меня и странно ухмылялся.

Гизлер оставил на столе карандаш и бумагу, чтобы делать записи во время заседания, и я, чтобы не мучиться от безделья и ожидания, стал что-то рисовать. Гизлер мгновенно подскочил ко мне.

– Прекратите! – прошептал он. – Если пресса увидит это, они обязательно проанализируют то, что вы рисуете, и сделают нужные для себя выводы.

А я нарисовал всего лишь речку и мост через нее – то, что любил рисовать еще ребенком.

Напряжение в зале нарастало, наконец все заняли свои места. Помощник судьи три раза ударил молотком, и мы встали. Против меня выдвигали четыре обвинения: два из них – в соответствии с «законом Манна», а два других – по какому-то забытому закону, о котором никто не слышал со времен Гражданской войны, что-то о нарушении мною прав другого гражданина. В самом начале Гизлер попытался опровергнуть все обвинения, но это была чистая формальность, сделать это было так же трудно, как и выгнать из цирка зрителей, которые уже заплатили за представление.

На выбор жюри присяжных ушло два дня. Всего предлагалось двадцать четыре кандидата, и каждая сторона имела право отвести кандидатуры шести человек, чтобы в конечном итоге на скамье присяжных оказалось двенадцать членов жюри. Их подвергали опросу и проверкам под неослабным наблюдением с обеих сторон. Процедура включала изучение квалификации потенциального члена жюри – позволяет ли она участвовать в процессе и не допускает ли проявления субъективных решений. Вопросы задавались следующие: читали ли они когда-нибудь газеты, чувствовали ли на себе влияние газет, испытывали ли предубеждение к прочитанному, знают ли кого-нибудь, кто имеет отношение к делу, которое слушают в суде. Мне было очевидно, что все эти вопросы полны цинизма, потому что девяносто процентов прессы писало обо мне только плохое на протяжении четырнадцати месяцев.

На опрос каждого потенциального члена жюри уходило около часа, и все это время и адвокаты, и прокуроры пытались найти как можно больше информации о личности претендента. Как только в зал вызывали нового кандидата, Гизлер писал записки и передавал их своим помощникам – агентам, которые тут же исчезали из зала. Минут через десять кто-либо из агентов снова появлялся в зале и передавал Гизлеру записку примерно такого содержания: «Джон Докс, клерк, работает в галантерейном магазине, женат, двое детей, кино не интересуется».

– Мы попридержим его, – шептал мне Гизлер.

И вот так продолжался отбор присяжных, каждая из сторон одобряла или отвергала кандидатуры. Федеральный прокурор шептался со своими помощниками, а Типпи Грэй все так же изредка смотрел на меня со своей ухмылкой.

После того как были отобраны восемь членов жюри, перед судьей предстал еще один кандидат – женщина.

– Ох, не нравится она мне, – тут же произнес Гизлер. И повторил еще несколько раз: – Не нравится она мне, что-то в ней есть такое… Нет, не нравится.