Алесь Адамович - Врата сокровищницы своей отворяю...

Как хорошо жить, когда есть это!»

Разве только у Янки Брыля и найдем мы, много лет спустя, такую поэзию деревенского детства, пусть и небогатого, с ранних лет трудового детства, поэзию снов детских, которая цветет в самой печально-лириче­ской из всех повестей М. Горецкого — в «Тихом течении».

«Снится ему теплое утро летом, но не будни, а празд­ник... Такое же теплое, чистое утро! Во дворе, где сол­нышко целуется с золотой соломкой, резвятся поросятки рябенькие и черненькие, словно жучки, и пестренькие да оранжево-коричневые — все с гладенькой шерст­кой, с маленькими, детски чистыми рыльцами. Веселятся, хватают соломку. Пискнут, взбрыкнут, ухва­тят клочок зубами, и виль-виль во все стороны, круть-круть коротенькими закрученными хвостиками. Похрю­кивает матка их в сарайчике, зовет к себе, а им хочется бегать на солнышке. «Гули-гули-гули...» — слышно под соломенной крышей голубиное бормотание. Детей своих ласкают голуби, на волю их кличут, летать их учат. То в сарай, то из сарая да на хату, на крышу порхают голуби, все воркуют-бормочут: и в голубятне, и на крыше на солнышке. Воркуют и моются, носок об носок точат-острят, целуются-милуются, перышки слабенькие выбрасывают. Голубь за голубкой ласково гоняется, раздувается — дуется и угрожает: вурр-вурр... Поурчит и снова сладостно заворкует, нежно и томно — сам сизый, головка золоченая. Разрезают чистую, легкую синюю бездну ласточки, выделывая неожиданные пово­роты и петли. Вдруг ныряют вниз, а потом стрелой бросаются в сторону и снова вверх. Взмахивают остры­ми, будто шило, крылышками или распускают их и быстро плывут, словно сами не знают, куда еще бросят­ся. Устанут, сядут на коньке крыши и щебечут белогру­дые щебетуньи, верткие, быстрые певуньи-ласточки: «На море была, за морем была, не видывала такого мальца Хомца: спит-спит да подсви-и-истывает...»

Лирически-очерковая «Зеленая молния» Сипакова — произведение сильного самостоятельного поэтического и одновременно очень реалистического таланта. Но раз­ве не угадана, не предсказана и «Зеленая молния» сибирскими зарисовками М. Горецкого?

Что касается «документализма» Горецкого, столь созвучного нашей современной прозе, об этом будет речь при рассмотрении «Виленских коммунаров», «Ко­маровской хроники».

Чем можно объяснить такое необычно широкое созву­чие творчества Горецкого прозе позднейшей?

Прежде всего, наверное, стилистической многогран­ностью прозы самого Горецкого. Смелым новаторством, а кое-где и экспериментаторством — решительным вы­ходом к неизведанным еще белорусской прозой той поры путям-дорогам развития.

Отчего и откуда та многогранность и то эксперимен­таторство?

Остановимся вкратце на этом вопросе.

С Якуба Коласа да с Максима Горецкого проза наша начала приобретать качество, которое стало метой ее надолго — и в наше время также. Кузьма Чорный закре­пил его, то качество, а проза 60-х и 70-х годов (в произ­ведениях И. Мележа, Я. Брыля, В. Быкова, И. Науменко, М. Стрельцова, И. Чигринова, В. Адамчика, А. Кудравца, Я. Сипакова, А. Жука и других) именно этим качест­вом, особенностью и созвучна всесоюзной.

Мы имеем в виду богатство стилевой палитры, которое характеризует белорусскую прозу.

Опыт современной украинской прозы, с ее устойчи­вой поэтически-фольклорной интонацией, помогает понять, что действительная стилевая многогранность, однако, не приходит сама собой. Если она не закрепи­лась в свое время, к ней сегодня приходится прорывать­ся сквозь традиционно-поэтический, возвышенный па­фос, столь богатый, яркий, но со временем ставший как бы обязательным — это и наблюдается сегодня в твор­честве как замечательнейших старейших украинских прозаиков, так и в произведениях младших (особенно) [19].

Наша проза вроде бы тоже начинала с этого — с преимущественно поэтической интонации в прозе. Однако вместе с тем — с бытового, по-народному, «по-бурлескному» грубоватого анекдота. После заявил себя все сильнее серьезный психологизм. И наконец — сов­ременная эпичность психологической прозы.

Богушевич — Бядуля— Ядвигин Ш.— Колас — Го­рецкий, а затем молодняковская проза 20-х гг. и как продолжение-отрицание ее — романы К. Чорного... Каждый из названных прозаиков, а также писатели 20—30-х годов (М. Зарецкий, М. Лыньков, П. Головач, Т. Гартный, К. Крапива, Э. Самуйленок и др.) вносили нечто очень свое в белорусскую прозу, но это «свое» включено было и в какой-то общий стилевой поток, тенденцию — идейно-стилевую, жанрово-стилевую. Ка­ждый выражал, более или менее, определенную тен­денцию.

Был период, когда казалось, что вот-вот воцарится одна, главная стилевая линия — надолго, едва ли не «навсегда». Но этого не произошло в свое время.

Не стала господствующей у нас поэтически-фольклорная традиция, как это случилось (и в свое время очень на пользу это было) в украинской прозе.

Может, недостало нашим национально-выраженных ярких красок, которые очаровали бы всех?

Но разве можем мы «пожаловаться» на свой фоль­клор, даже думать, что недоставало ему красок, яркости? Знаем, как высоко оценивали и оценивают его исследователи, русские, польские! Его красок, соков достало и на то, чтобы обогатить, усилить талант многих не только белорусских, а и русских, и польских прозаиков и поэтов — Сырокомли, Мицкевича, Ожешко, Купри­на и др.

И все-таки факт остается фактом: недостало если не красок, то голоса. А может — резонации.

Так будет точнее. Именно резонации — широкой, далекой — и не было в первое время. В границах самой Белоруссии. (Чего не скажешь об Украине той поры.) А тем более — во всероссийском масштабе.

И не было у нас, а точнее, не нашлось для нас Гоголя, который помог украинской прозе «срезонировать» на целую Россию, на всероссийского читателя.

В 1914 году в статье «Мысли и размышления» М. Го­рецкий, говоря о литературной современности, такую мысль «забросил вперед»:

«Ждут люди белорусского Гоголя... Не пришел еще? А может, придет? Может...

Но он еще не пришел, а Беларусь взошла на свою настоящую дорогу, и я жду не белорусского Гоголя, а белоруса-Гоголя, как Тараса Шевченко, которого и станут лучшие российские поэты переводить на рос­сийский язык, и будет он говорить и на всех человече­ских языках»

В свое время «белорусский Гоголь» не пришел — то «за белорусов» не осуществил «гоголевскую часть» их дела,— теперь, в новых условиях, уже сама белорусская литература должна будет то проделать, выполнить...

Думается нам, что именно это имеет в виду М. Горец­кий, когда говорит, что нам необходим теперь уже «белорус-Гоголь».

В отличие от украинских прозаиков не могло, кажет­ся, быть у наших первых прозаиков сильного ощущения, веры, что национальный колорит, что краски белорус­ские, характеры, типы — все это способно вызвать доста­точную встречную волну интереса, а тем более восхище­ния, с каким после гоголевских «Вечеров» и «Тараса Бульбы» встречались украинские «типажи», «мотивы» и т.д. Даже для всероссийского читателя украинская ли­тература после Гоголя стала «знакомой незнакомкой».