Иван Мялицын - Генерал Рубцов

Прочитав донесение, Рычаков бережно положил его на край стола, посмотрел на командира корпуса:

— Считаю, товарищ генерал, что бойцов нужно посмертно представить к наградам.

— Нужно. Дайте указание в штаб 232-й дивизии о подготовке наградных документов. И еще… Факт единоборства с танками должен быть широко известен солдатам. Ведь то, что, не имея противотанковых орудий, пэтээров, мы бьем танки, — очень важно.

Некоторое время они молча курили, прислушиваясь к доносившейся с запада артиллерийской канонаде.

— Собственно, я к вам по делу, Федор Дмитриевич, — прервал паузу Рычаков, поудобней усаживаясь на стуле. — Не совсем благополучно у нас с госпиталями… Вот сегодня был в 86-м, что размещен в лесу у села Василевичи. Много раненых, товарищ генерал. Все палатки переполнены. Во время бомбежки погиб хирург Иванов, молодой такой, после института… Теперь неотложные операции один Тихомиров делать не успевает… Три дня назад госпиталь пробомбили немецкие самолеты. Фашисты есть фашисты, им, сволочам, на все международные соглашения плевать… Во время бомбежки Тихомиров оперировал. Взрывами все палатки посшибало, хирурга контузило, а раненый так на столе и умер… Были и еще жертвы среди раненых и медперсонала. Сейчас хирургу Виталию Васильевичу Тихомирову лучше стало. Говорит, что работоспособность вернулась. Снова сутками не отходит от операционного стола.

— Ну, а как начальник госпиталя военврач второго ранга Воропаев? — спросил Рубцов.

— Старается, товарищ генерал. Правда, я его не застал, ои уехал в Мозырь за медикаментами и перевязочными материлами. Помочь ему нужно. По нескольку сот раненых в сутки поступает, а с эвакуацией ох как трудно! Санрота с перевозками не справляется. Подобное положение и в других госпиталях, работники политотдела во всех побывали…

— Благодарю за информацию, Алексей Иванович. Вы правы, решать вопрос о помощи госпиталям надо, и немедленно.

— Ну, засиделся я у вас, товарищ генерал.

Рычаков хотел подняться, но Федор Дмитриевич жестом остановил его.

— Я слышал, семья у вас в Овруче? Это совсем близко от линии фронта, а она еще не стабильна, эта линия. Надо подумать о семье. Я вот в свое время не успел… — тяжело вздохнул Рубцов.

Алексей Иванович слышал, что жена генерал-майора не вышла из окружения под Белостоком и, по сведениям, погибла. Знал, как Рубцов переживал, и сейчас был глубоко благодарен этому человеку.

— Спасибо, Федор Дмитриевич, семья моя переехала. Понимаю, как тяжело вам, — взволнованно проговорил Рычаков.

— Не надо… — Голос Рубцова дрогнул… Значит, перевезли семью?

— Да. Жена и дочка в Чернигове… Пишут, что добрались хорошо, остановились у родственников. А где ваша дочь?

— В Москве сейчас. За нее я спокоен. Ну, да ладно, кончим этот разговор… — Рубцов встал, решительно одернул китель, поправил волосы. — Рад нашей сегодняшней беседе, товарищ комиссар, — произнес он ровным голосом, оправившись от минутного волнения, и крепко пожал протянутую Рычаковым руку.

Оставшись один и обдумывая разговор, Федор Дмитриевич несколько раз прошелся по палатке. Он был доволен, что у него толковый комиссар, надежный и преданный человек, такой не подведет. Рубцов снова сел за стол и своим ровным, несколько размашистым почерком стал писать:

«Незамедлительно. 1. Корпусному интенданту полковнику Лященко обеспечить госпитали палатками, лучше снабжать продуктами. 2. Майору Дымову помочь санитарной службе (военврачу Коханову) в эвакуации раненых к железной дороге. Вместе с начальником артснабжения майором Тимошенко привлечь к вывозке раненых грузовики, работающие на подвозке боеприпасов. 3. Командующему артиллерией полковнику Медведеву усилить число зенитных установок для прикрытия госпиталей с воздуха…»

А Рычаков в это время по едва различимой в сгущающихся сумерках тропе спешил в политотдел корпуса, который находился тут же, неподалеку в лесу.

«Нет, не ошибся я в оценке нового командира. — Он тоже думал о только что состоявшемся разговоре. — Везет мне на хороших людей!»

Не ведал Алексей Иванович Рычаков, как распорядится ими война. Не мог он знать, что впереди тяжелые, ожесточенные бои, окружение, борьба в партизанском отряде, работа в политуправлении Южного фронта, затем в одном из соединений 18-й армии и что в июне 1945 года он станет участником парада Победы на Красной площади в Москве…

В вечерних августовских сумерках, когда в лесу уже ощущались сырость и прохлада, в плотном воздухе резко прозвучала команда: «Стой! Кто идет?»

Мужчина и женщина, пробирающиеся через лес, от неожиданности вздрогнули. У Рубцовой, а это была она, екнуло сердце, потом учащенно забилось. «Но ведь язык-то свой, родной, русский! Что я испугалась?» — подумала Евгения Григорьевна. Она хотела что-то сказать, а язык не слушался от растерянности… Лишь глаза ее были напряженно устремлены на редколесье, откуда донесся окрик. Наконец из-за крупных кустов выехали на поляну всадники. Один, другой, третий… В зеленой красноармейской форме, в фуражках с красными звездочками.

— Так, кто такие? — спросил тот же голос, но уже другим, спокойным тоном.

Евгения Григорьевна радостно глянула на своего спутника. Яков Порфирьевич счастливо, но как-то растерянно улыбался. Сама же она не могла удержать разом хлынувших слез, сдернула платок, закрыла глаза.

— Родные, здравствуйте! — произнесла Евгения Григорьевна.

— Дедушка, кто вы? — уже нетерпеливо-требовательно спросил всадник.

— Я не дедушка, мне еще сорока нет… Я подполковник Могильный, начальник штаба 2-й стрелковой дивизии, а это жена генерал-майора Рубцова, командира 1-го стрелкового корпуса, — успокоившись, доложил Яков Порфирьевич, — идем почти что из-под Белостока, оба ранены.

Красноармейцы с любопытством смотрели на худого сгорбленного старика и его спутницу.

— Жена генерала Рубцова? — недоверчиво переспросил старший конного разъезда. — Впрочем, это можно проверить… Документы есть?

— Нет, товарищ младший сержант, документов у нас нет, вынуждены были уничтожить, — ответил Могильный.

Вскоре он и Рубцова находились в медсанбате, где им дали умыться, покормили, устроили в разных землянках.

Забравшись на жесткие нары, несмотря на усталость, Евгения Григорьевна долго не могла уснуть. «У своих же я, у своих, теперь все будет хорошо!» — твердила она, поглядывая в сторону двери, с нетерпением ожидая, когда же наконец придут за нею… И незаметно уснула. И вот сквозь сон Евгения Григорьевна услышала:

— Где Рубцова, здесь?

— Да-да. Я Рубцова. — Она быстро уселась на нарах и при тусклом свете кем-то зажженного во время ее сна маленького ночника, стоявшего на столе в углу землянки, пыталась разглядеть вошедшего. Но свет был так слаб, что Евгения Григорьевна не смогла разобрать ни черт лица, ни звания военного.