Иван Мялицын - Генерал Рубцов

— Извините, пожалуйста, товарищ Рубцова, — заговорил он, — вас зовут Евгенией Григорьевной?

— Да, да.

— Я рад за вас, Евгения Григорьевна. Генерал-майору Рубцову о вас сообщено…

Дивизия, на которую вышли Рубцова и Могильный, была в составе корпуса генерала Рубцова.

— Как? Не может быть! Он жив, он близко! — воскликнула Евгения Григорьевна. — Где он?

— Мне поручено передать вам, Евгения Григорьевна, что генерал-майор Рубцов скоро будет здесь…

После полуторамесячных блужданий выйти к своим, получить весточку о муже, что он жив и здоров, это ли не счастье, это ли не награда за все пережитое?!

Теперь она ждала его, Федора, своего мужа. Ждала с таким нетерпением, какого ни разу до сих пор не испытала. А мысли возвращались к тому, что было пережито в последние полтора месяца…

Танковая бригада, в которую Евгения Григорьевна Рубцова получила назначение в Белостокском горвоенкомате, двинулась на восток и вскоре вышла на Варшавское шоссе. Среди колонны танков, грузовиков с боеприпасами и продовольствием была и полуторка ГАЗ-ММ санбата с врачом Рубцовой.

Нескончаемый поток машин, повозок. По обочине торопливо идут люди. На дороге то и дело пробки. А над всем этим с раздирающей душу деловитостью висят немецкие бомбардировщики. Самолеты с черными крестами, с утолщенными шасси, напоминающими лапы стервятника, один за другим на бреющем полете с шумом и грохотом проходят над дорогой, поливая людей градом пуль. Несколько минут движения — и новая волна самолетов. И снова команда: «Возду-ух!»

Самолеты с пронзительным завыванием входят в пике, сбрасывая бомбы. Крики, стоны, винтовочные выстрелы, пулеметные очереди… С каждым налетом все больше и больше раненых. Их кладут уже на несколько машин, и Евгения Григорьевна, которая еще день назад, прослушивая и осматривая в Белостокской больнице детей, подолгу останавливалась у каждой кровати, теперь торопливо и сосредоточенно делала перевязки, накладывала шины. Танков, в колонне которых вначале была ее машина, давно нет. Они ушли…

Уже двое суток прошло, как началась война, и все это время безостановочно на восток движутся колонны машин, и все так же непрерывно висят над дорогой немецкие самолеты. Приходится объезжать огромные воронки на шоссе. На проезжей части и обочинах валяется брошенное имущество, изуродованные и обгорелые машины, повозки, рассыпанное зерно, вздувшиеся трупы убитых лошадей.

Двое суток не смыкает глаз Евгения Григорьевна. Сидя в кабине полуторки, она с опаской поглядывает на шофера, который тоже с невероятным трудом превозмогает усталость, борется со сном. Временами он безвольно роняет голову на баранку, и, кажется, машина идет сама, подчиняясь какой-то интуитивной силе, идет почти ощупью, осторожно, но все-таки безостановочно.

Впереди Волковыск. Издали видно, что город горит. Сплошной черный дым. За несколько километров пахнет гарью. Откуда-то приполз слух, что Волковыск занят немцами. Одни говорят, что там высадился парашютный десант, другие — что в город ворвались немецкие танки. Возможно, что слухи провокационные, но проверять их нет возможности. Впереди идущие машины свернули с шоссе вправо, на грунтовую дорогу, чтобы обойти город. В сухом песчаном грунте машины то и дело застревают, надрывно буксуя. Движение замедлилось, а самолеты с черными крестами все так же пикируют на колонну, сея кровь и смерть, приводя в отчаяние измученных людей. Наконец черный дым и ночная темень слились почти воедино, самолеты улетели, и наступила тишина…

Очнулась Евгения Григорьевна оттого, что кто-то нетерпеливо тряс ее за плечи.

— Вы врач? — Над ней склонился небольшого роста человек с лихорадочно блестящими в темноте глазами.

— Да!

— Здесь неподалеку тяжело раненный подполковник, шевелить боимся, прошу оказать срочную помощь!

Раненый лежал на опушке молодой березовой рощи. Вокруг него склонилось несколько человек. Кто-то светил карманным фонариком. Боец вскрытым индивидуальным пакетом прижимал поверх разорванной гимнастерки обильно кровоточащую рану.

— Пропустите!

Рубцова опустилась на колени, быстро разрезала гимнастерку, нательную рубашку.

Рана была штыковая. Евгения Григорьевна поняла, что она глубокая, проколото левое легкое вблизи сердца. У раненого большая потеря крови и продолжающееся кровотечение. Дело серьезное. Может начаться пневмоторакс, попадет воздух в плевральную полость, сдавит сердце — смерть. Осторожно накладывая герметическую повязку, Евгения Григорьевна подняла взгляд на лицо раненого. Он был без сознания. Синие круги под глазами, плотно сжатые губы.

— Могильный! Яков Порфирьевич! — взволнованно проговорила Рубцова.

— Да, — ответил находившийся рядом батальонный комиссар, — вы знакомы с подполковником?

— Неделю назад Яков Порфирьевич выступал на юбилее второй стрелковой дивизии в Осовце. Почему он здесь? Что с Осовцом, где дивизия?

— Ничего не знаю. Могильный был в командировке, мы с ним вместе возвращались в Осовец.

— Рана нанесена штыком! Как же так?

— Дивизию, стоявшую в Волковыске, на марше к границе атаковала немецкая авиация. Кто уцелел — в лес. Могильный из этих групп отряд собрал. А тут немецкий десант. В нашу форму поодевались, сволочи! По-русски отлично шпарят! Мы в бой вступили. Подполковник впереди. А потом все смешалось: где наши, где диверсанты? Не поймешь. Один в красноармейской форме бросился на Могильного, крикнул: «Нас предали!» — и штыком в грудь. Исчез моментально диверсант… Подполковника вынесли..

— Положите раненого в машину. Осторожно! Не трясите! — сказала Евгения Григорьевна, встала и пошла следом. Щемящая боль за Федора сдавила сердце. Что с Осовцом? Могильный не проскочил, значит, окружена крепость. «Жив ли Федор? Цела ли дивизия?» — уже в который раз спрашивала себя жена генерала Рубцова и не находила ответа.

Дальнейший путь лежал на Барановичи. По дороге на всем протяжении движения колонны стояла стена густой серой пыли. Она оседала на лицах людей, мешала дышать, проникала в легкие, вызывая удушливый кашель. Особенно тяжело приходилось раненым. Измученные не прекращающимся вот уже четвертые сутки движением, в серо-бурых от пыли и ссохшейся крови бинтах, страдающие от боли, которая усиливалась от тряски на разбитых дорогах, они с ненавистью глядели в небо, на рыжее, ослепительно жаркое солнце. Сейчас именно оно было их злейшим врагом. Солнце мучило жаждой, иссушало последние силы.

Чтобы дать раненым хотя бы небольшой отдых, колонна свернула с дороги в густой перелесок, углубилась в его прохладную зелень и остановилась. Не прошло и получаса, как по шоссе промчался отряд вражеских мотоциклистов. Значит, в Барановичах немцы. Дороги впереди нет.