Георгий Ковтунов - Всей мощью огня

В непрерывных боях прошел весь декабрь. То черепашьим шагом двигались вперед, то на несколько дней переходили к обороне. Новый год встретили в землянках, наспех вырытых в склонах оврага. Причем встречи, как таковой, можно сказать, и не состоялось. Двумя днями раньше дивизия отбила у гитлеровцев Казачий Курган. А потом трое суток подряд отражала яростные контратаки врага. До праздника ли тут?

Не стану скрывать, зачастую нам казалось, что напрасно мы действуем так осторожно, неторопливо, как бы с оглядкой. Ведь сумели же прорвать оборону противника на Дону и окружить гитлеровцев. Вот и сейчас, наверное, надо бы навалиться на них всеми имеющимися в наличии силами. Неужели в распоряжении нашего командования не осталось больше крепких, боеспособных резервов? И опять, как выяснилось вскоре, мы смотрели на развивающиеся события со своей «полковой горки», с которой видно далеко еще не все. Не знали, не ведали мы тогда, что зажатым в кольцо двадцати двум немецким дивизиям Гитлер приказал не сдаваться. Он надеялся вызволить их. Фашистское командование бросило на помощь окруженным спешно сформированную новую группу армий «Дон», командующим которой был назначен генерал-фельдмаршал Манштейн.

12 декабря из района Котельникова вдоль железной дороги гитлеровцы рванулись к Сталинграду. За три дня кровопролитнейших боев им удалось продвинуться до 45 километров. Неподалеку от Верхне-Кумского завязались ожесточенные танковые бои. До окруженной группировки Паулюса оставалось каких-то 40–50 километров. В связи с тяжелой обстановкой юго-западнее Сталинграда Ставка Верховного Главнокомандования передала в состав Сталинградского фронта 2-ю гвардейскую армию генерал-лейтенанта Р. Я. Малиновского, которая ранее предназначалась для участия в ликвидации окруженной группировки врага.

Но мы-то обо всем этом в то время, разумеется, не знали. Потому и возникали у нас мысли, что надо было бы «навалиться» всем сразу и покончить с окруженной вражеской группировкой.

Зато, как только угроза прорыва была ликвидирована, мы сразу почувствовали, что началась подготовка к разгрому окруженной группировки гитлеровцев. Нашей, например, 304-й стрелковой дивизии помимо того, чем она располагала ранее, придали один танковый полк и два артиллерийских полка. Такого, прямо скажем, никогда раньше не было.

Каждому было ясно, что теперь судьба фашистских войск в районе Сталинграда предрешена. Ведь, естественно, не только 304-я дивизия получила столь солидные средства усиления. Однако для того чтобы избежать напрасного кровопролития, советское командование предложило войскам Паулюса капитулировать. Гитлеровцы решили сопротивляться «до последнего солдата». Тогда, в полном соответствии с законами войны, заговорили пушки.

В 8 часов 05 минут 10 января 1943 года 7 тысяч орудий и минометов начали мощную артиллерийскую подготовку, которая продолжалась 55 минут. Мы подавляли фашистскую артиллерию, уничтожали штабы врага, связь, разрушали дзоты, блиндажи, истребляли живую силу. В воздухе слышался непрерывный гул моторов самолетов 16-й воздушной армии. В 9 часов пехота и танки перешли в решительное наступление. Дивизии нашей армии наступали на направлении главного удара, срезая выступ в районе населенного пункта Мариновка, вместе с соединениями смежных флангов 21-й и 24-й армий. Навстречу нашей ударной группировке наносили удар войска 64-й и 57-й армий.

Пошли вперед и части 304-й стрелковой дивизии. Именно в этих боях мы впервые применили на практике огневой вал, за которым вплотную шли пехота и танки. Но поскольку этот тактический прием для нас был новинкой, мы приняли некоторые меры предосторожности. В частности, наши артиллерийские корректировщики разместились в танках. Находясь в гуще боя, они имели возможность по радио своевременно дать команду на перенос огня, на «замедление» или «ускорение» движения огневого вала таким образом, чтобы, с одной стороны, атакующие не слишком далеко отставали от него, а с другой — не попадали под разрывы собственных снарядов.

В этом бою и мне довелось побывать в роли корректировщика. Не потому, конечно же, что это входит в обязанности начальника штаба артиллерийского полка. И не потому, что не хватало у нас специалистов в этой области. Были у нас отлично подготовлены офицеры и сержанты. Но поскольку в танки корректировщиков мы сажали впервые, надо было проверить, насколько успешно могут они работать в таких условиях. А что позволит сделать наиболее объективные выводы? Вне всякого сомнения, личное впечатление. Вот почему я оказался, получив предварительно разрешение у командира полка, в танке.

Тяжелая машина рывком взяла с места. И я тут же стукнулся обо что-то головой. Попытался поднять руку, для того чтобы пощупать затылок, но зацепил за что-то плечом. Словом, сразу понял, что лучше всего сидеть и покрепче держаться. Вокруг все гудело, скрипело. И самое главное — я практически почти ничего не видел в узкую, бешено прыгающую перед глазами смотровую щель: то серое небо перед глазами, то покрытая снегом земля. А порой толчки следовали настолько часто, что я вообще переставал понимать, где небо, а где земля. А ведь задача корректировщика заключалась в том, чтобы наблюдать не за ними, а за разрывами снарядов артиллерийских дивизионов. И не просто наблюдать, а передавать соответствующие команды по радио.

На первых порах мне это не удавалось. Спустя некоторое время как-то попривык. И тем не менее свистопляска перед глазами продолжалась. Думаю, что так и не сумел чем-либо помочь в смысле корректировки артиллерийского огня. Не исключено, что в следующий раз дела пошли бы лучше, но следующего раза не было. После боя подготовил доклад, который был выслушан с полным вниманием и пониманием не только командиром полка, но и командующим артиллерией дивизии. Примерно то же самое рассказали и другие наши корректировщики: ограниченный обзор, непрерывная тряска мешают весьма существенно. Больше таких экспериментов в период боев под Сталинградом мы не проводили.

К вечеру 10 января части дивизии продвинулись от 1,5 до 4,5 километра. Враг упорно сопротивлялся. Вернувшись с корректировки, я узнал, что наши батареи действовали четко, вели огонь в высочайшем темпе. Мне рассказали, что кое-где, несмотря на 25-градусный мороз, артиллеристы сбрасывали на снег шинели и полушубки. «Так удобней», — пояснили они.

Успехи радовали, но мы понесли и потери. Помню, я находился на командном пункте полка, когда туда позвонили из третьего дивизиона. В шипящей и гудящей трубке едва-едва пробивался чей-то далекий, незнакомый голос:

— Почтаренко…

— Не слышу. Что? Повторите!

— Почтаренко…