Георгий Ковтунов - Всей мощью огня

Уже поздно ночью в землянку, где размещался штаб, пошатываясь от усталости, вошел старший врач полка гвардии капитан медицинской службы Юрий Аркадьевич Боярский. Вошел и тяжело опустился на табурет, стоявший неподалеку от входа.

— Можно, я посижу немного? — каким-то виноватым голосом спросил он. — Ей-богу, в глазах темно. Можно сказать, почти двое суток уже на ногах.

Мы все не отдыхали примерно столько же времени, но никто ничего не сказал нашему доктору. Все мы относились к нему с большим уважением. Конечно же, каждому тяжело в бою, но Юрию Аркадьевичу никто из нас не завидовал. Все время он находился в гуще человеческих страданий, всегда от него требовалось огромное напряжение сил. И раздумывать особенно некогда, и ошибаться нельзя. Как и саперу. Разница заключается лишь в одном: сапер расплачивается за допущенную ошибку собственной жизнью, а врач зачастую жизнью других людей. Эту фразу мы нередко слышали от Юрия Аркадьевича. И она, мы знали это прекрасно, определяла его отношение к делу, к своей работе, к самой профессии и назначению врача.

На командном пункте чуть ли не непрерывно звонили телефоны. Радисты, разместившиеся неподалеку, то и дело входили и выходили с радиограммами. Гулко стучала о косяк плохо подогнанная дверь. Но доктор наш, как видно, настолько устал, что, прислонившись спиной к стене, дремал. Однако буквально через три-четыре минуты он вздрогнул и открыл глаза:

— Пойду, нельзя расслабляться. Если по-настоящему засну, то до утра никакие силы меня не поднимут.

— Как там у тебя, Юрий Аркадьевич? Все в порядке? Помощь никакая не нужна? — спросил я его, когда он уже открывал дверь.

— Нужна-то нужна, да только, боюсь, от вас тут проку мало будет. Не хотят раненые в тыл отправляться, бунтуют. Чуть ли не каждого уговаривать, убеждать приходится. Ладно, пошел я, Георгий Никитович…

Прилечь и в эту вторую ночь так и не удалось. Все понимали, что наутро снова начнется бой. А это означало, что уже сейчас надо обобщить донесения, поступающие из дивизионов, подготовить сводный доклад в штаб артиллерии дивизии о потерях, наличии боеприпасов, горючего, уточнить обстановку в стрелковых подразделениях, пополнить боекомплект, вывезти раненых, прикинуть, как могут развиваться события завтра.

Уже на рассвете позвонил гвардии полковник Баксов:

— Разведчики сообщают, Ковтунов, что нынче танков против нас может еще больше быть. Так что пусть люди готовятся. И такую задачу перед ними ставь: всей мощью огня выбивать танки, как можно больше танков. Ты, кстати, знаешь, что против тебя вчера «тигры» и «Фердинанды» действовали? Знаешь? Ну, и каково впечатление?

У меня перед глазами тут же встали бронированные чудовища, мчавшиеся накануне прямо на нас. Не знаю почему, но многие машины были окрашены желтой, под цвет пустыни, краской. Либо из Африки были переброшены эти дивизии, либо предназначались для отправки туда, но факт оставался фактом. На лобовой броне у некоторых танков были намалеваны головы тигров с оскаленной пастью.

— Поначалу вроде бы страшновато было, — признался я. — Но потом убедились, что и они горят.

— Вот-вот, это и надо внушить людям. Не так страшен черт, как его малюют. Значит, еще раз повторяю: выбивать как можно больше танков. Понял, Ковтунов? Думаю, что скоро будет немного легче…

Не знаю точно, что подразумевал Алексей Иванович под этим «скоро», но только второй день боев на огненной дуге был для нас, пожалуй, еще трудней первого.

Едва рассвело, ударила гитлеровская артиллерия. И вновь по полям смерчем понеслись вражеские танки. Действовали они группами по 5–20 боевых машин — нащупывали слабые места в обороне. Следом за ними — бронетранспортеры с пехотой. Как и накануне, на их пути встала стена разрывов. Врагу не удалось преодолеть ее.

Однако в 11 часов 30 минут после полуторачасовой артиллерийской подготовки и массированных ударов авиации на сравнительно узком участке фронта в районе Черкасское наше соединение было атаковано частями моторизованной дивизии «Великая Германия». Из дыма и пыли выскакивали все новые и новые бронированные машины, изрыгавшие огонь. Все ближе и ближе подходили они…

В нашем полку в особенно трудном положении оказалась вторая батарея, которой командовал гвардии капитан Г. М. Васильев. Ей и в предыдущий день крепко досталось в районе Бутово, но гвардейцы держались. Перед огневой позицией горело до десяти вражеских танков. Видя, что атака в лоб не дает желаемых результатов, фашисты решили частью сил ударить с фланга. Находясь на наблюдательном пункте полка, я не отходил от стереотрубы. Однако вскоре пыль и дым почти полностью закрыли батарею. Оставалось лишь гадать, что происходит там.

— Запросите Васильева по радио, — приказал я радисту, находившемуся рядом со мной.

Однако именно в этот момент к капитану Иевлеву-Старку подбежал красноармеец и протянул радиограмму, которая только что была получена с батареи. Навсегда врезался в память ее текст: «На позицию ворвались немецкие танки. Давят орудия и людей. Бьем гранатами, бутылками. Подбили еще семь. Погибнем, но не сдадимся…»

— Кто передавал? Чья-то подпись есть? — спросил я, прекрасно понимая, что означает все это, и тем не менее надеясь, что радист назовет фамилию Васильева.

— Передача прервалась на полуслове, — доложил связист, который принес радиограмму. — Не успели, видать, подпись поставить. Либо рацию разбило, либо…

Это была последняя радиограмма с батареи гвардии капитана Васильева. Предпринятые нами попытки восстановить связь, получить какие-то дополнительные сведения не увенчались успехом. Спустя некоторое время стало известно, что вражеские танки находятся уже северо-восточней того места, где со своими гвардейцами держал оборону комбат. Теперь уже не оставалось сомнений в том, что нет больше у нас второй батареи, которой, так уж повелось, всегда поручалось выполнение самых сложных, самых ответственных задач.

Неужели погибли все? Неужели нет больше всегда подтянутого, аккуратного комбата, одно присутствие которого неизменно дисциплинировало, поднимало настроение людей? Нет, как-то не укладывалось все это в голове. Не хотелось верить, что никогда больше не возьмет он в руки свой любимый баян, не запоет песню, которая растревожит душу. Что скрывать, не было в полку человека, который не любил бы Васильева за его веселый нрав, сочетавшийся с необыкновенной отвагой в бою, с умением зажечь людей собственным примером, повести их за собой.

Невольно вспомнилось, что Васильеву не раз предлагали повышение по службе, которого он несомненно заслуживал. Хотели назначить его начальником штаба дивизиона. А комбат неизменно отказывался. Дескать, штабная работа не для меня, не хочу и не умею возиться с документами. И хотя в этом он, конечно же, был не прав, так и не сумели переубедить его. Никак не хотел он расставаться с командной должностью.