Георгий Ковтунов - Всей мощью огня

Правда, дня за три-четыре до начала вражеского наступления на Курской дуге мы все же послали представление, в котором просили назначить Васильева командиром дивизиона. Причем, по предварительным данным, командир дивизии согласился с нашим предложением. И вот теперь…

Бой тем временем продолжался.

В эти часы я снова невольно восхищался спокойствием, самообладанием гвардии полковника А. И. Баксова. Он всегда отличался выдержкой. Те, кто впервые знакомился с ним, могли посчитать его человеком сухим, черствым. И действительно, редко кто мог увидеть на лице Алексея Ивановича улыбку. Но суровость эта была чисто внешней. В душе наш командир дивизии был очень отзывчивым, мягким. Однако в минуты испытаний он становился словно каменным. Реально оценив обстановку, он связался с командованием и попросил разрешения отвести соединение на вторую оборонительную полосу.

Первый удар гитлеровцев в сторону Покровки был отбит. Затем снова артподготовка и бомбежка с воздуха, снова танковые атаки. Теперь наши части отражали натиск врага вместе с танкистами генерала М. Е. Катукова, развернувшимися на рубеже Шепелевка, Луханино. Пехотинцы, артиллеристы, танкисты дрались геройски и отбили восемь вражеских атак. Тогда противник ударил на северо-восток в направлении Ольховки. Здесь фашисты были встречены залпами гвардейских минометов и не добились успеха. Одновременно гитлеровское командование бросило свои танки и пехоту в стык 67-й и 52-й гвардейским дивизиям.

Получив разрешение, мы вновь отошли. Но отходили, упорно цепляясь за каждый клочок земли, нанося противнику огромные потери. Но пусть это не покажется странным, даже этот некоторый отход не воспринимался нами так болезненно, как раньше. Разумеется, было бы куда лучше, если бы мы смогли удержать занимаемые с самого начала позиции. Однако натиск противника части дивизии сдерживали. Причем сдерживали собственными силами. Резервы, которые, как мы догадывались, имеются у командования, пока что в бой не вводились.

С наступлением темноты 67-я гвардейская стрелковая дивизия, заметно уплотнив свои боевые порядки, заняла оборону на второй полосе. Тут мы еще раз имели возможность воочию убедиться в дальновидности командования, которое в свое время позаботилось о создании достаточной глубины нашей обороны, об инженерном оборудовании позиций. Подразделения организованно занимали заранее подготовленные окопы полного профиля, артиллерия развертывалась на предварительно оборудованных огневых позициях. Многие батареи, занимая новое место, находили в ровиках уже завезенные боеприпасы.

Разумеется, кое-что пришлось доделывать, как говорится, доводить до кондиции, но это уже расценивалось совершенно иначе, воспринималось, как неизбежная перестановка мебели в новой квартире. Думается, что только боец, который двое суток не выходил из трудных боев, способен в полной мере оценить все это. Ведь ему не надо немедленно браться за лопату, кирку, пилу и все начинать с самого начала, с нулевой отметки.

Штаб нашего 138-го гвардейского артиллерийского полка тоже разместился в заранее построенных землянках и блиндажах, расположенных в балке южнее Верхопенья. Один из блиндажей имел площадь около 20 квадратных метров. Стены плотно уложены кругляком. Над головой — три наката бревен и солидная земляная засыпка. Есть дощатые нары, на которых одновременно могут отдыхать два-три человека, столы для телефонов и работы с картами. Словом, все, что требовалось для текущих дел, было готово. Второй блиндаж, отведенный под штаб, выглядел примерно так же, разве что площадь его была чуть меньше.

И сразу же во все стороны побежали связисты с тяжелыми катушками телефонного провода. Тут же загорелись мерцающим светом контрольные глазки развернутых радиостанций. Это и понятно: связь — прежде всего. Одно за другим поступали из дивизионов донесения о наличии личного состава, техники, сведения о расходе боеприпасов, заявки на горючее и продовольствие. Часть этих данных тут же передавалась тыловикам, часть — немедленно обрабатывалась офицерами штаба, включалась в документы, которые будут переданы в дивизию.

Но самая главная наша забота — уточнение обстановки, обновление данных о противнике. Они поступают от артиллерийских разведчиков из дивизионов, из стрелковых подразделений, с которыми мы взаимодействуем. Кое-что сообщают сверху. Так или иначе, а на наших картах появляется все больше и больше отметок, красноречиво говорящих о том, что может нас ожидать завтра. И чем больше их появляется, тем чаще вспоминаешь добрым словом наших разведчиков, возглавляемых гвардии старшим лейтенантом К. М. Воробьевым. Они, судя по всему, времени зря не теряют.

Словом, работы хватало всем. А у меня из головы никак не выходила вторая батарея, о которой мы так и не имели никаких сведений. Неужели действительно погибли все до одного?

— Что будем делать? — спросил у меня гвардии подполковник М. И. Кирдянов. — Можно попытаться послать в тот район, где дралась батарея Васильева, специальную группу. Пусть выяснят обстановку. Но, боюсь, затея эта опасна и бессмысленна. Там сейчас, в этом можно почти не сомневаться, находятся гитлеровцы.

Где-то около полуночи в штабную землянку привели двух красноармейцев. Окровавленные повязки, черные от копоти лица, изорванные в клочья гимнастерки и брюки, какой-то предмет, отдаленно напоминающий чемодан, в руках.

— Кто такие? — строго обратился к ним гвардии подполковник Кирдянов. — Откуда взялись такие красивые?

— Мы из второй, — глухо ответил один из бойцов и, пошатнувшись, ухватился рукой за косяк двери.

Все, кто в этот момент находились в землянке, разом повернулись к ним. Наступила мертвая тишина. Слышно было только, как в наушниках, брошенных кем-то на стол, продолжает тонко попискивать морзянка. В следующее мгновение один пододвинул солдатам скамейку, второй протянул флягу с водой…

— Медиков сюда! Пулей! — распорядился Матвей Иванович Кирдянов. — И быстренько сообразить чего-нибудь горячего…

А я никак не мог оторвать взгляда от того чемодана, который остался стоять у двери. Я сразу узнал: не чемодан это, а футляр от баяна Васильева, с которым тот никогда не расставался… И горькое предчувствие охватило душу, вытесняя еще теплившуюся надежду.

Лишь минут через двадцать один из солдат начал рассказывать. Второй же молча сидел на скамейке, и по лицу его блуждала какая-то беспомощная, жалкая улыбка.

— Здорово контужен он, почти ничего не слышит, — пояснил его товарищ. — Значит, товарищ гвардии подполковник, так у нас все произошло…

Еще до рассвета гвардии капитан Васильев обошел все орудийные окопы, чтобы побеседовать с артиллеристами. «Здесь стоим и стоять будем, гвардейцы!» — повторял он.