Владислав Микоша - Рядом с солдатом

Расспрашивая меня, Довженко в то же время рассказывал о себе. Не просто о себе, а о том, что видел и пережил сам, — он говорил о горящих городах, о страданиях людей, о смерти.

На следующий день, узнав, что я собираюсь вернуться на фронт, Александр Петрович приехал ко мне, чтобы дать задание для его будущего фильма. Довженко так ярко, конкретно и образно рассказывал мне о том, как он хочет показать войну, что у меня как бы заново открылись глаза на все пережитое.

«Кем я был до этой встречи? Неужели ремесленником?..» — думал я, слушая Довженко. А он рассказывал, тут же иллюстрируя свои мысли рисунками, набрасывая карандашом кадр, сопоставляя его с другими. (Я долго возил их с собой — эти рисунки, по фронтам, пока не «искупался» на переправе через лиман под Таманью.)

— Не стесняйтесь показывать страдания людей, — говорил Александр Петрович. — Страдания, слезы, смерть. Ибо в этом огромная сила утверждения жизни. Покажите раненного на поле боя солдата, тяжкий солдатский труд. Снимите смерть бойца. Не стесняйтесь — плачьте сами, но снимайте… Пусть видят все, как и ради чего он умирает. Ибо гуманистична смерть ради жизни. Снимите на поле боя медсестру, совсем девочку, хрупкую и юную. Снимите перевязку. Крупно — нежные маленькие руки, рану и кровь. Снимите глаза сестры и взгляд раненого. Снимите людей, ибо они своим непосильным трудом и страданиями делают будущий мир. Снимите врага, его звериный облик… — Довженко замолчал, задумался на секунду и продолжал: — Я говорю не просто о фашисте… Он такой же, как мы с вами, похож на человека и может вызвать жалость и участие. Русскому присущи гуманность и человечность больше чем кому-либо другому. Я говорю о содеянном им зле. О том варварстве и педантичности, с которой он расстреливает наших людей, жжет села и города, калечит нашу землю. Все это и будет подлинным обликом, настоящим лицом фашиста — зверя, врага человечества, варвара двадцатого века. Для этого не нужно ходить в тыл к немцам, хотя и это не исключено.

Присмотритесь к дорогам войны. Дорога — сама по себе лицо войны. По дорогам идут войска в наступление, по дорогам отступает враг, оставляя расстрелянных и повешенных… Присмотритесь к дороге — и к той, которая проложена, и к той, которую прокладывает война… Покажите, что такое война. Вы не раз показывали ее в Севастополе. Это страшное, потрясающее зрелище… Мы скоро начнем наступление и погоним врага с нашей Родины. Мы погоним его с наших просторов — от Волги через Днепр, Вислу — до Одера, Эльбы, Рейна. Вспоминайте этот наш разговор. Он вам во многом поможет. Поможет показать, как достается мир… Когда-нибудь дети наши по вашим кадрам будут учиться понимать цену жизни, цену мира…

Раньше нам не очень-то рекомендовалось снимать страдания и смерть советского человека. На поле боя советский воин подразумевался физически бессмертным. Так мы и старались снимать, исключая тем самым из кадров подвиг самопожертвования ради жизни.

Сколько я потерял! Да и я ли один? Какие кадры остались неснятыми, какие подвиги не запечатлены на кинопленке…

Короткой была эта встреча. Но она была одной из тех, которые заставляют пересмотреть свое отношение ко многому.

Через несколько дней Довженко вернулся на фронт. А я, все еще прихрамывая, каждый день таскался на студию.

— Ты что нос повесил? Мечтаешь о морях-океанах, мореход? Ну как нога? — Ко мне подошел румяный, веселый, пышущий здоровьем мой приятель кинооператор Р. Б. Халушаков. «ЭрБэ» — коротко звали его на студии друзья. Он только что вернулся с Центрального фронта со снятым материалом и ждал его проявления. — Отобьем еще твой Севастополь! Не раскисай! — Он протянул газету «Известия». — Почитай лучше сводку, может, она тебя настроит на боевой лад.

Мое внимание привлек крупно напечатанный заголовок: «Героический подвиг команды парохода «Старый Большевик». Заметка под ним совсем короткая: «Возвращаясь а грузом вооружения из Америки, корабль подвергся в Баренцевом море жестокому нападению немецких подводных лодок и авиации. После упорной героической борьбы морякам удалось прорваться сквозь вражеский заслон, потушить пожар на корабле и сохранить драгоценный груз».

— Слушай, а если мы с тобой напишем, основываясь на этом событии, сценарии документального фильма о том, как доставляются грузы из Англии и Америки к нам в Советский Союз?.. — предложил я.

— Да что ты! Разве нас пошлют? Это нереально! — усомнился Халушаков.

— Но попробовать ведь можно! Напишем, а там видно будет, пошлют или не пошлют…

Так и решили.

На другой день мы уже трудились над сценарием, хотя мало верили в успех нашего предприятия. Писать оказалось гораздо труднее, чем снимать, но, несмотря на это, сценарий — если наше творение можно было так назвать — был завершен в недельный срок и сдан председателю Госкомитета по кинематографии И. Г. Большакову.

Время шло медленно. Мы терпеливо ждали, нога моя больше не беспокоила. Однажды я пришел на студию с опозданием. У входа меня ждал красный от возбуждения Халушаков.

— Где же ты пропал? — набросился он на меня. — Скорей в машину! Сам Иван Григорьевич Большаков вызывает нас с тобой! Черт возьми, неужели?..

…Иван Григорьевич был в хорошем расположении духа, вышел из-за своего мощного письменного стола нам навстречу, крепко пожал руки.

— Вопрос о вашей поездке обсужден во всех инстанциях и решен положительно, — сказал он. — Собирайтесь! Поздравляю! Ни пуха, ни пера!

Послать его к черту мы не решились.

— И еще… — остановил нас Большаков. — Мы решили с вами послать еще двоих фронтовиков, операторов Николая Лыткина и Василия Соловьева. Так, наверное, будет веселее и легче справиться с большой и трудной работой. Надеюсь, вы не возражаете? Вы их знаете? Как ребята?

— Знаем, Иван Григорьевич! Лучше трудно придумать!

— Ну, я рад! Очень рад! — еще раз пожелав нам успеха, он проводил нас до дверей.

Мы не верили случившемуся и летали по студии как на крыльях, готовясь к дальнему плаванию. Приехал вызванный с фронта из-под Калинина мой старый друг сокурсник по ВГИКу Николай Лыткин, а за ним и Василий Соловьев.

Через неделю нам нужно было выехать в Архангельск…Архангельск встретил пас жарой и бесконечно длинными днями. Солнце палпло вовсю, не то что в пасмурной Москве.

Наше жилье — гостиница «Интурист» несуразным каменным квадратом доминировала над деревянной массой приземистых домиков с дощатыми тротуарами, напоминая серый, мрачный утес. Сколько времени предстояло ждать и когда в путь, никто не знал. В ожидании, чтобы не томиться без дела, мы решили снять небольшой фильм «Архангельск 1942 года».

Все быстро освоились в северной столице, «добрали» свой довоенный вес и заскучали по настоящему делу.