Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

— Ничего, хозяйка! Погибать вместе будем!

— Я не хочу погибать с тобой! Дурак! — закричала я.

— Не ругайся, — сказала мать. — Все равно без толку.

И все-таки он вырос перед нами — телеграфный столб, освещенный «невидимкою луной»!

— Большак! — закричал ямщик. — На большак выехали! Ну, таперича все! Не погибнем…

Еще один столб проехали, впереди маячит другой…

— Куды-никуды — таперича выведет!

Похоже, он протрезвел. Натянул вожжи. Лошадь пошла уверенно.

Дорога вывела к деревне. Мы опять стояли перед воротами.

— Вона, приехали! Деревня нам знакомая, русская деревня. И в избе энтой мужик знакомый живет. Токмо, где деревня, а где Туймазы! Шайтан попутал…

Просторная изба была дивно освещена керосиновой лампой (сказывалась близость железной дороги), в световой круг попадали быстрые босые ноги хозяйки — жарко натоплено, спокойные руки хозяина на столе, ярко блестели бока самовара, седая голова деда, любопытно свесившаяся с полатей, возбужденные глаза нашего ямщика.

— Шайтан попутал…

Да, в этих краях у беса есть и другое имя…

— Не шайтан, а пил бы меньше, — добродушно укорила мать.

— Пил! — воскликнул ямщик. — Отродясь пьян не был! Каким меня зельем там напоили, ведать не ведаю… Однако не простым. Шайтанским их зельем! Слышу, убивать сбираются. И меня тоже…

Погрузясь было в золотой сон — глаз не могла отвести от керосиновой лампы, — я мгновенно вынырнула при этих словах.

— …слышать слышу, а руки-ноги поатымало. Спасибо, хозяйка! — вдруг проникновенно сказал он. — Жизню мою ты спасла. Кабы не хозяйка, порешили жизню!

— Деревня-то как называется? А-а, башкирская! В ей много убивают, — пояснил наш хозяин.

— Как… убивают? — переспросила я.

— Обыкновенно. Топором либо…

— А милиция?! Что же милиция…

— Да там окрест один милиционер. Тоже башкирин. Он с энтими бандитами в дележе.

— Спасибо, хозяйка! Жизню спасла! — с той же настойчивостью повторял ямщик, как прежде: «Ничего, хозяйка! Погибать вместе будем!»

— Почему убить хотели? — тихо спросила мать. — Наш багаж они не видали.

— А у дочки шуба больно хороша, говорили.

«Заячий тулупчик!» — промелькнуло в голове. «Вот он, заячий тулупчик!»

Едва мы приехали в Уфу, как мать собралась обратно: в Туймазах поезд стоял одну минуту, мы успели втащить лишь узел с одеялом, подушками и осенними пальто. Поезд тронулся, и два наших чемодана остались сиротливо на пустом перроне.

Мать дала телеграмму начальнику станции. Для этого ей пришлось выйти на первой большой остановке. Я умоляла ее не делать этого. Так же умоляла я не выходить с чайником за кипятком. Каждый раз мне казалось, что она больше не вернется. Две голубые фуражки возникнут ниоткуда и уведут ее. Или без фуражек, но обязательно двое.

Логически рассуждая, то же самое могло случиться и в поезде… но тогда это произойдет на моих глазах, а я знаю, что делать. Если рассуждать логически, ее проще было бы взять в Бакалах или в Уфе, чем по дороге. Но, как дважды два — четыре, я знала, что логика тут совершенно ни при чем.

Поэтому, обняв бабушку и Леонида, я стала упрашивать:

— Мамочка, не надо! Не поезжай! Давай плюнем на вещи…

— Глупости! — отрезала мать. — Там постельное белье и платье. В чем мы, по-твоему, будем ходить?

Она опаздывала на поезд и торопливо ушла.

— Что ты так огорчаешься? — спросил Леонид. — Послезавтра вернется.

— Ее могут арестовать.

— С чего ты взяла? Тогда бы ее не переводили в Уфу… А вот Цилю, пока вас не было, действительно арестовали.

Цилю?! Арестовали?! Арестовали Цилю! Вот это новость…

— За что?

— Хм-м!

— За то же, за что всех! — бабушка метнула в меня гневный взгляд. — Головорезы! Истинно слово.

Нет, не за то же… Бабушке невдомек, а я знаю. Циля служила им … Значит, им от нее была польза. Зачем арестовывать человека, который приносит пользу? Это лишнее подтверждение, что логика тут ни при чем!

Циля арестована. До меня вдруг дошел подлинный смысл этого события и его последствий. Свободны! Свободны от ее страшной дружбы, от ее шпионства… Она не сможет доносить на маму! Впервые в жизни чужая беда принесла мне великое облегчение.

Как на крыльях летела я к Шурке Звездиной.

Шурка бросилась мне в объятия, ее брат огласил стены победным воплем, отец все похлопывал меня по плечу, губы Шуркиной матери улыбнулись, глаза не превозмогли печаль…

Я с трудом дождалась конца чаепития, устроенного в мою честь. На улице сразу выложила новость:

— Цилю арестовали! Нашу соседку, помнишь?

— Ну да?! Так ей и надо, гадине.

Я смотрела на Шурку во все глаза. То, что обрадовалась я, неудивительно, а вот она… Шуркино лицо знакомо вспыхнуло до корней волос, глаза нестерпимо засинели:

— Она написала моим родителям: известно ли им, что я дружу с дочерью врага народа…

— Когда… когда это было? — подавленно спросила я.

— Сразу. Как только мы начали дружить.

Ну, Циля! Ну… ты еще страшней, еще гаже, чем я думала!

— А ведь мы из раскулаченных… — тихо добавила Шурка. — Папаша считает, в городе легче затеряться.

Так вот что видели глаза ее матери! Раскулачивание. Вот откуда эта навек застывшая печаль.

Ни одним словом, ни одним взглядом Шуркины родители не дали мне понять, что каждое мое посещение грозит им опасностью. Циля не ограничилась бы только письмом, если б не наша ссылка…

Я скользила по обледенелой тропинке в овражек привычно, словно и не уезжала. Она обязательно пронюхала бы, что Звездины тут скрываются… Внутри у меня вдруг похолодело.

Лестницу я взяла одним махом.

Бабушка и Леонид вдвоем пили чай.

— Валя? Где Валя?!

Леонид осторожно поставил чашку на блюдце.

— В Москве.

— Врешь! Почему в Москве?

— Во-первых, я никогда не вру! — вспылил Леонид.

— Ну-ну, тш-ш… — сказала бабушка.

— Что ему делать в Москве!

— А это другой разговор. Есть у него там дела…

— Какие?

— Какие-никакие, а не все дела тебе знать положено, — бабушка стала колоть щипчиками сахар, которого и так было наколото достаточно. — Не доросла.

— Ах, не доросла? Пугать меня, так доросла. Что с Валей? Говорите! Лучше правда, чем ваше пуганье! Почему он в Москве?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Послушай, внучка, — голос бабушки стал непривычно мягким, — вот мать приедет и решит, что должно быть тебе говорено.

Леонид взял меня за плечи и поставил перед собою.

— Клянусь, — серьезно сказал он, — клянусь, что Валентин поехал в Москву по своей воле. А зачем — это, действительно, Вера решит, надо тебе знать или нет.

Я поняла, что большего от них не добьешься. Проклятье! Неужто они думают, что после всего я могла остаться ребенком?