Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Кажется, бред, больная фантазия. Но по тем бредовым временам это был вовсе не бред, а вполне реальная угроза… Главное, до проклятого первомайского парада оставались считанные дни.

Надо было действовать. Собрали мы семейный совет, и даже Вера сказала — надо.

Ох, и не хотелось мне на этот раз.

Главаря местного НКВД Медведева уже корова языком слизала. И ведь у этих тоже остались мои следы, как добивался я свидания с бывшим «любимцем народа», а ныне врагом… Значит, нужен новый ночной спектакль с новыми исполнителями.

(Эту ночь, которую мы провели без сна в тревоге за Валю, я хорошо помню уже сама, как и его рассказ по возвращении.)

Я провел его по сценарию первого. Показывал ночному дежурному ту, старую, телеграмму, говорил, что открыл важную государственную тайну, как оказывается, врагу и надо немедленно предотвратить ужасные последствия.

Новый начальник НКВД уехал не домой — о доме они тогда думать забыли, — а на ночное заседание тоже нового обкома. Старый сгинул.

Я настоял, чтобы его вызвали с заседания. Начальник (фамилию его и не помню) приехал. Изложил ему все в драматических тонах, не открывая плана, грозил первомайским парадом. Но этого и пугать было не надо, изначально был напуган.

Повез меня в обком. Там растерялись. Отправлять поездом — не поспеть до парада. Самолетом — погода нелетная. Запросили Куйбышев — может, там летная? Нет.

Все их важные дела, по которым заседали, насмарку, главный вопрос — как меня доставить в Москву. Оглядел я их: бледные, напуганные… бред.

Решили, чтобы начальник НКВД связался по ВЧ (высокочастотная связь) с самим Берия. Повез он меня обратно, в НКВД. Усадил в своем кабинете, а сам стал звонить. ВЧ сработала быстро.

Начальник заикается, пот вытирает, потом сует трубку мне.

— Берия слушает. Здравствуйте.

Сильный грузинский акцент.

— Здравствуйте, — отвечаю. — Дело в том, что я доверил Ежову план покушения, который может быть осуществлен на первомайском параде. А теперь…

— По телефону нэ говорите! Вылетайте в Москву.

— Погода нелетная.

— Я могу выслать за вами военный самолет.

Честно говоря, чуть не соблазнился. Шутка ли, слетать на военном самолете в нелетную погоду! Такое приключение! Но сказал себе: стоп. Не зарывайся. Лучше кончать с ними игры.

— Можно ли ручаться, что военный самолет не потерпит аварию? — спрашиваю.

— Нэ можно. Передайте трубку начальнику НКВД.

Начальник держал трубку стоя.

— Слушаю, товарищ Берия. Да, товарищ Берия. Понял вас, товарищ Берия. Есть, товарищ Берия!

Положил трубку, сел, перевел дух, вытер лоб.

— Товарищ Берия приказал, чтобы вы изложили план нашему шифровальщику, а он зашифрует и передаст по ВЧ в Москву. Из Москвы позвонят — поняли или нет.

Вызвали шифровальщика. Я ему тихо излагаю план, рисую. Начальник ходит взад-вперед по дальнему углу кабинета, всем видом показывая, что не слушает: не положено ему знать.

Шифровальщик ушел. Поговорили о нелетной погоде, о чем же еще? Молчим. Звонок по ВЧ. В трубке тот же голос с акцентом:

— Расшифровали. Речь идет о винтовке с оптическим прицелом? Кафе на углу? До свиданья.

Повесил трубку. Все.

Вроде обезопасился опять и этого — нового местного — напугал.

Фантастические времена. Дьявольщина, как у Булгакова. Рассказать — не поверят. Сначала план — убить. Провалился. Потом вольт мозговой: а если предупредить? Спасемся? И ведь играл все время и с Ежовым, и с Берия. «Можно ли ручаться, что военный самолет не потерпит аварию?» Черт! А они всерьез. Всерьез, вот ведь в чем дело! Не только других, сами себя запугали…

Но вот с тех пор я иногда думаю: а вдруг бы оптическая винтовка оказалась на месте и все удалось? К лучшему это было бы или к худшему? И кажется, что к худшему… Еще больший террор это бы вызвало.

— Больше некуда, — заметила я.

— Не скажи. Только после убийства Кирова стал возможен этот террор. А тут великого, дорогого и любимого кокнули! Такое бы беснование началось…

— Но не оказалось бы никого со сталинским размахом.

— Он бы своей смертью так размахнулся, что никого бы и не потребовалось. Величайший мученик всех времен и народов! Полстраны бы друг друга перерезало. Не знаю, не знаю…

Я тоже не знаю, хотя очень уважаю роль некоторых случайностей в истории. Но коль этого не случилось и не суждено было повернуть всеобщую историю, то историю нашей семьи дядя Валентин повернул круто. Своей смертельно опасной игрой в самое неподходящее ни для каких игр время! Спас всех нас от неминучих лагерей.

При этом никого не предал, не подвел.

В игре, какую затеял Валентин, не было партнеров, лишь противники: угрюмо-кровожадные, всевластные палачи. Он пошел ва-банк.

— И что удивительно, — заключил свой рассказ Валентин. — Ягода подписал ордер на мой арест, с Ежовым я разговаривал лицом к лицу, с Берия — по ВЧ. Все трое расстреляны, а я жив!

События этой главы могут показаться читателю невероятными. Поэтому автор считает уместным подчеркнуть, что все факты и диалоги точны.

Вопрос: почему Валентин не «загремел» и не был ими «взят на крючок»? Ответ, очевидно, в той самой алогичности, которой пронизано было время. И которая иногда — чрезвычайно редко — принимала непостижимо счастливый оборот.

Но можно проследить в данном случае и некоторую логическую нить.

Вполне вероятно, что Валю решили приберечь для каких-либо бесовских нужд «про запас», на потом. Но очень скоро свинцовое седалище под «кровавым карликом» обнаружило неожиданную шаткость. Шла закулисная борьба между Ежовым и Берия. Грузин оказался подюжее. Он победил в июле тридцать восьмого, когда Ежов оставался еще для всех наркомом внутренних дел! Берия был назначен замом, а по сути, шефом своего врага.

Легко вообразить, как дрожали за собственные шкуры обитатели ближайших к сомнительному наркому пяти кабинетов, как дрожь передавалась дальше — вниз по этажам, — как трясло всю зловещую всесильную Лубянку!

Немудрено, что в этой кутерьме был забыт эпизод с фантастическим наглецом из провинции.

Телефонный звонок к Берия мог быть воспринят последним как сигнал преданного вождю фанатика, тем более что раздался он по ВЧ из кабинета начальника Уфимского НКВД. И то сказать, забот у принявшего бразды правления нового наркома тоже было хоть отбавляй!

Избранника моего сердца никак нельзя было назвать избранником. Мое сердце не могло избрать его по своей воле. И, однако, сомнений не оставалось: я влюблена.

По приезде в Уфу я вошла в свой прежний класс, как влезают в привычное платье или в разношенные башмаки.

Не Красавица и не Ведьма — Алла Николаевна встретила меня ласково, а ребята с непритворной радостью.