Нелли Морозова - Мое пристрастие к Диккенсу. Семейная хроника XX век

Я поехал покорять Москву в двадцать восьмом году. Вскоре после вашего отъезда из Челябинска. Мой отец дал мне письмо в ЦИК к Сулимову, которого знал по Уралу с просьбой помочь мне с жильем.

Первый, кого я встретил, был Виктор Морозов, мой двоюродный брат, сын дяди Ивана, повешенного чехами во время чехословацкого мятежа.

Он мне говорит: «Слушай, идем работать к нам в ОГПУ Чего лучше? Служить делу мировой революции, ловить врагов!» И верно, чего, кажется, лучше в девятнадцать лет? Революционная романтика, борьба с врагами, жизнь, полная опасностей, и всякое такое…

«Сразу дадут общежитие, — говорит Виктор, — а я пока передам через своих письмо Сулимову насчет комнаты. Он, конечно, уважит просьбу дяди Георгия. Зарплата лучше, чем в других местах. Дурак будешь, если не пойдешь!»

Дураком мне быть не хотелось. На другой день Виктор привел меня на Лубянку, тут же и оформили, без проволочек. Молодой, преданный революции, происхождение превосходное.

Начальник ОПЕРОДа (оперативного отдела) был тогда Паукер. Начальство высокое — четыре ромба — нынешний генерал, не меньше. Мое начальство пониже — Власик, в его ведении охрана правительства, и попал я в группу «наружного наблюдения». На нашем языке — «водил» вождей. Вернее сказать, меня вели: я шел позади на расстоянии четырех шагов, держа руку с револьвером в кармане. В случае попытки нападения я должен был стрелять мгновенно.

Таким вот образом я «водил» чаще всего Калинина, иногда Ворошилова, Молотова, Рыкова, Бухарина.

Самым простым в обращении был Калинин, даже заговаривал с нами. Рыков, тот заходил во все пивные. В народе тогда водку прозвали «рыковкой». Бухарин по-простецки не заговаривал, импонировал как раз интеллигентностью обращения. Ох, однажды произошел у меня с ним ужасный случай.

Кажется, в двадцать девятом году это было… Привел я его в ЦК, он поднялся наверх, а я сел в вестибюле, возле дежурного. Вдруг быстро входит начальник моей группы Мешков и говорит, что с Бухарина снимается охрана. С этой минуты. Я растерялся. «Как же так? — говорю. — Неудобно…» Он: «А вот так! Выполняйте приказание».

Николай Иванович спускается по лестнице, а я — ни жив ни мертв. Он на ходу: «Идемте!» Я стою. Бухарин оглянулся. Я поднял плечи, руками развел. Он понял, кивнул и быстро ушел. Отвратительно мне было.

Потом меня повысили, сделали заведующим секретным гардеробом. О-о, это было дело! В секретном гардеробе было все, что угодно: фраки, цилиндры, лапти, заграничные костюмы, плащи, пальто, валенки рваные, зипуны, очки, трости, монокли, золотые портсигары… Основной фонд — реквизированное из особняков, я думаю, но из-за границы «гардероб» пополнялся тоже…

Понадобилось обмундировать парочку-другую «наших людей» — пожалуйста, секретный гардероб к их услугам.

И какие выходили из его дверей щеголи-нэпманы или заграничные штучки… фу ты! Или мужички сермяжные. Какие, должно быть, чудовищные спектакли разыгрывались… Какой маскарад! А нам тогда казалось — интересно! Как же, наши герои выходят на борьбу с коварным врагом… Мальчишки были, опасные мальчишки!

Случалось, меня вызывали по ночам. Иногда — приказ: переодеть роту солдат в штатское. Что тут поднималось! В спешке искалось платье по росту, над головами летали пиджаки, брюки, толстовки, портянки, обувь… Наконец, уйдут, а в помещении — разгром, Мамай воевал. Начинаем убирать, сортировать.

У меня в штате гардероба были парикмахер, сапожник и двое портных.

Парикмахер каждое утро объезжал всех вождей и брил. Фамилия портного, помню, была Мотрин, а сапожника Красовский. Один раз были с ним у Сталина, сапожник мерял ему сапоги. Шили Сталину как-то халат, темно-коричневый, мягкой материи, а подкладка синяя, шелковая. Долго не могли найти шнур с кистями.

Шили на Ленина френч: старый истлел в Мавзолее. Принесли из Музея революции френч, в котором он был ранен, и по нему сшили.

Помещались мы на Лубянской улице, в доме 14. А в доме 11 по той же Лубянской производились расстрелы. Мы это знали. И знали одного палача. Он заходил к нам, в дом 14, в перерывах между «работой». Фамилия его была Сабо, кажется, венгр. Ходил в желтом кожаном пальто. Небольшого роста, грузный, лицо мясистое. Часто пьян. У нас он вызывал и отвращение, и интерес — с примесью жути.

Кто-то спросил: «Как расстреливают?» — «Всегда в затылок, в коридоре, неожиданно». Но бывало, видно, и по-другому. Сильно пьяный, рассказывал: «Он у меня в ногах валяется, умоляет не убивать. «Я профессор, — говорит, — с мировым именем…» — «Ну и хрен с тобой, что ты профессор!» — говорю и… пулю в лоб!»

Пришел как-то с газетой эмигрантской, в которой была его фотография и подпись: «Палач города Москвы». Очень кичился.

Хоть и противен он нам был, а все ж таки мы думали, что он расправляется с врагами. Профессор с мировым именем мог ведь оказаться врагом революции. Запросто. Так мы себя уговаривали.

Комнату мне не дали. По письму отца к Сулимову ее получил Виктор. Он ведь тоже В. Морозов. Вот и воспользовался, а мне объяснил просто: «Тебе не так нужна комната, ты — холостой, а я женился. Ты можешь подождать». Я подумал — и в самом деле женатому нужнее, подожду.

Не знал, что это окажется роковым для меня… или величайшей удачей?

Поселился я на конспиративной квартире с тремя другими, те были разведчики, а проще — шпики. Конспиративная-то конспиративная, да только не квартира, а комната в коммуналке, и с конспирацией получился смех один!

Комната была на улице Герцена, выходила окнами на японское посольство, для наблюдения за посольством и предназначалась. Кто-нибудь из «разведчиков» приведет «типа» — так назывался наблюдаемый — в посольство и идет на «конспиративную квартиру» таращиться из окна на дверь посольства. Когда «тип» выйдет, оперативник тоже уходит из квартиры — выслеживать дальше.

Трое «разведчиков» и я имели липовые документы студентов рабфака имени Артема. Для соседей по квартире все мы были люди подозрительные: хорошо одеты, с книжками никто не видел, днем часто дома, я один хожу и днем на работу, но на Лубянскую 14. А то вдруг ночью за мной (студентом!) приезжает машина: понадобилось выдать кому-то одежду из гардероба.

Круглым идиотом надо быть, чтобы не понять — дело не чисто. Мы много раз писали рапорты, что наша комната не может считаться «конспиративной» на глазах у других жильцов этой квартиры! Рапорты оставляли без внимания.

Наконец, жильцы написали в милицию, что у них в квартире живут крайне подозрительные личности, возможно бандиты. А в каждом отделении милиции существовал представитель ОГПУ Он доложил по начальству.

Нас арестовали в феврале тридцать первого. Ордер на мой арест был подписан Ягодой — сотрудников органов тогда могли арестовать только с ордером за его подписью.